Виктор Бердинских - Крестьянская цивилизация в России

Исключений при уплате налогов часто не делали ни для кого. Между тем неполных семей, сиротских домов было немало. С них требовали то же самое, что и со всех остальных. А выжить им было трудно, хотя мир не без добрых людей. Александра Петровна Бобкина (1923) вспоминает; «Ой, худо мы жили. Огород ведь у нас еще был, картошку мы там садили. Да малы были, ничего не понимали — чего уж, шесть круглых сирот. Садить-то садили, а на следующий день копали — исть-то надо, хочется ведь.

Налоги с нас, как и со всех других брали. А чем мы заплатим? За налог нам крышу сняли, тес забрали, мамину машинку унесли. Ваня потом соломы из колхоза привез, ею крышу и закрыли. Так вот мы и жили.

А деревня у нас крепкая, хорошая была, в 36 дворов. Никаких запретов и запоров у нас не было — палку поставишь и ладно. Чего брать-то было?

Бывало, что жалели нас. Сосед у нас Яша богатый был. В чашки капусты наложит, да еще огурцов наверх — наедимся как! У Яши тетка в доме жила. Так она нам все через забор картошку, помидоры кидала, чтобы Яша не видел и не ругался».

Цифры разных налогов намертво врезались в память крестьянок. Они и сегодня называют их без запинки. Сдавая все мало-мальски съедобное, сами они вынуждены были питаться суррогатами хлеба. Анна Ивановна Карачева (1906): «Урожай-то плохой был, и колхозникам на трудодни только по 50 грамм муки давали. Это лето мы все на себе отработали. Налоги большие стали на нас накладывать. На усадьбу картошек по 3 центнера, мяса 44 килограмма накладывали, яиц по 7 десятков с дому, с овечки 400 граммов шерсти. Все это сдать к осени надо было. И еще 320 литров молока. А я маслом платила по 8 кг. Мы хоть сыворотку сами ели. Хлеб-то мы такой пекли: два ведра картошек натрем, крахмала-то на кисель убавишь, лебедой замесишь (еще и опилом замешивали). Глотать-то такой хлеб не можешь, но с обратом ели. Картошку-то весной насадили и ести-то больше нечего. Так мы кисленку ели. Ее мы подсушивали, собирали и сочни пекли. А кто — липовый лист собирал и такие сочни пекли. А кто из клевера».

Характерно, что на протяжении всех 1930-1940-х годов происходило постоянное увеличение налогового бремени, рост количества налогов на каждое крестьянское хозяйство. Тяжесть их к началу 1950-х годов была совершенно неподъемной. Интересно, что обязательные поставки продукции колхозов государству крестьяне по старинке называли разверсткой. По сути, так оно и было. Только в гражданскую войну продразверстку брали с каждого крестьянского хозяйства (и хозяин мог сопротивляться, что-то прятать), а здесь все начисто выгребали с коллективного — и никто пикнуть не смел. А.Е. Боброва (1923): «Народ в колхозах в 30-е годы трудился от зари до зари, трудодней было неимоверно, а в амбарах ничего. Хлеба не доставалось, только картошка по трудодням. Жители деревни жили за счет своего осырка (участка). Молоко, масло, яйца, шерсть сдавали государству, себе ничего не оставалось почти».

Налоги не просто разорили деревню, они заставили покинуть родные места основную массу сельского населения. Жизнь в колхозной деревне зашла в тупик. Это отчетливо видели все. «В колхоз вошли в 1932 году. Председателем стал Коля Ванюлихин. Лошадей, взяли, по корове оставили. Некоторые свой скот продавать стали, так с них штраф брали по 100 рублей. Землю в колхозе напоперешку стали пахать (поперек полос), чтобы всем одинаково было. Около каждого дома двадцать пять соток земли одворицы оставили. Такие усадьбы у нас были. У Зайчиков, у Мосиных — по 40 соток, а так везде было по 25. До колхозу за землю подати платили деньгами. До колхозу хлеб не продавали, все на свою семью. Деньги брались только, если вот скотину продавали или от промысла. Лапти, холст, ягоды, еще чего на базар возили. А в колхозе стали все брать: картошку, яйца брали. Есть ли, нет ли зерно — маленько ведь посеешь, а все равно брали, мясо, шерсть, молоко. Сначала работали за хлеб, а в войну да после войны — все даром! Траву ели, да работали все. Дошло до того, что платить за работу в колхозе совсем не стали. Записывали только трудодни, а на них выдавать было нечего — все уходило на разверстку. Кормились кой-как со своего огорода да хозяйства. Коровы почти у всех были поначалу. Потом налоги установили на все. Сено косить не давали. Распоряжались во всем уполномоченные из городу. Косили сено для коровы тайком, по болотам. Выносили с ребятишками на руках ночью. И все время боялись, что вот придут, опишут все сено на сарае и отберут. И было такое не раз! Да еще суда все время боялись. Судили за каждый пустяк, даже за то, что колоски и гнилую картошку на поле собирали. И некому было пожаловаться. Двадцать два мужика и одна девушка не вернулись с фронта, остались подростки да женщины. И нельзя никого обвинять, можно было только плакать. И горько плакали люди, уезжая из родных мест. Оставляли свои дома, опустели целые деревни. Кто хоть как-то мог устроиться на работу — все уезжали. Многие девушки уходили в няньки, потому что без справки от колхоза на работу тоже не брали. Многие деревни теперь уже перепаханы и следов от них нет».

Ощущение постоянной вины, вечного долга перед государством, стремление выполнить невыполнимые налоговые задания изнуряли, изматывали людей. Не было покоя измученной душе человека ни днем, ни ночью. «Жилось не просто. Больно уж налоги-то были велики. Подоходный налог — 600 рублей. Молоко — 200 литров, заем — 300 рублей, яйца — 75 штук, страховка — 700 рублей. Был сельхозналог — продукты за все, что выращивали в огороде: и зерном, и картошкой, и овощами. Да еще и трудповинность отрабатывали, обычно чистили тракт от снега. На уме днем и ночью было одно: как рассчитаться с государством. В долгу не оставались. Уполномоченные говорили нам, что трудности временные, что дальше будет лучше. Мы верили, надеялись. Работали с четырех часов утра до одиннадцати часов вечера, особенно летом» (М.С. Семенихина, 1909).

Многие горожане помнят изобилие городских рынков 30-40-х годов. Всего было много и все было очень дешево. Налоговое давление заставляло крестьян продавать все продукты, чтобы рассчитаться с государством. Пропасть в уровне жизни городского и сельского населения значительно расширилась тогда. Вот как одна старая крестьянка вспоминает те годы: «При хорошем урожае давали зерна побольше, а если нет — на трудодень 200–300 граммов. Вот и считайте: заработал 320 трудодней — полудил 96 кг зерна. Да ведь надо заплатить еще налог и страховку. А в войну и после нее от каждого хозяйства денежный налог — рублей 200–300, подписывайся на заем — рублей 50, сдать 250 литров молока, 75 штук яиц, зерна с усадьбы 30–50 кг, мяса, полшкуры с овцы, шерсти, муки, картошки. Если перевести на деньги, выходило рублей 700–800. А мы ведь ни копейки не получали. Вот и продавали все».