Виктор Бердинских - Крестьянская цивилизация в России

Ужасающая бедность, полуголодное рабское существование основной массы крестьянства — главного податного сословия в России — в послевоенные годы просто поражают сегодня наше воображение. «Матери из поля приходили по потемочкам. С ребенками водились летом, а зимой ходили на разные работы. Возили с девками и парнями навоз на лошадях. У меня была лошадь Ялта. Она была за мной закреплена. На 15-м году я уже боронила на Ялте. Норму выполняла до трех гектар в день. Работали за кусок хлеба. Начислят трудодни, а трудодни были, можно сказать, пустые. Поработаем 5 дней и выдадут за пятидневку 2 кг муки. Боронили с парнями и девками с трех часов утра и до 10 вечера. Хлеб тетерьками не пекли, потому что трудно было склеить. Пекли лепешки с куколем, клевером, пестовником. Соли не было. До войны мама соль держала в кадке, она вся просолела. В первый год войны соль издержали, а потом разламывали кадушку и клали деревяшку в похлебку. Меньше меня брат и сестренка сбирали и нас с мамой кормили. Молоко носили в заготовку, сами ели только обрат, разведенный водой. Да и его не досыта, потому что его давали половину того молока, сколько сдашь.

В заготовку сдавали шерсть, яйца, масло, мясо. Если нет ни кур, ни овец, ни коровы в хозяйстве, то покупали у других. Из постели было одно одеяло на семь человек, да две подушки. Постельник набивали соломой один раз в год, к Пасхе. Спали на печи, на полатях на соломе. На ногах вся семья круглый год носила лапти. Всю одежду готовили сами изо льна. Все было портяное. Мылись в печи. Мыла не было. Делали щелок. Это нагребали из печи в тряпку золы и замачивали, им мылись и стирали одежду. Керосину было мало, сидели с лучиной на посиделках (по очереди их делали), один кто-нибудь весь вечер дежурил у корыта, жег лучину, были приделаны для лучины такие маленькие железные рожки, а в корыте под ними была вода» (И.П. Черепанова, 1928).

Особенно трудно пришлось вдовам. За недоплату налогов описывали и увозили имущество, скот.

Многие связывали увеличение налогов с именем Сталина. «Сталин был руководителем страны. Считали, что он накладывал на деревню большие налоги (особенно в войну). Из деревни стали уезжать в город, платить-то налоги нечем было. Налоги брали деньгами, мясом, молоком, яйцами и другими продуктами. Например, с коровы налог считался 200 литров молока, с овечек — шерсть, мяса — 42 кг, яйца — 100 штук, деньгами брали за огород. Независимо от того, держишь ли ты свиней, кур — налог за них надо было платить. Заем — 300 рублей. Военный налог. Когда кончилась война, продолжали налог еще 5 лет. Бездетный налог. Девушка или парень с 18 лет, с вдов — если нет детей. Денег не было, на трудодни получали зерном. Но его продавать было нельзя — на это нужно жить. Если налог не платишь, то приходили агенты и проводили опись чего угодно: корова, хлев, даже вещи. Забирали насильно. Сама я платила налоги в срок. Была корова. Жила одна с дочерью (мужа убило на фронте). Молоко продавали на рынке и деньги копили на уплату налога. Сами питались плохо. Когда умер Сталин, думали, что налоги останутся. Рассуждали — кого поставят во главе правительства» (Т.Ф. Бахтина, 1919).

Повсеместный голод в войну особенно сильно ударил по детям. Нередкими были случаи смерти стариков и детей. Не нужно думать, что сборщики налогов (заготовители) были какими-то извергами. Вовсе нет, чаще всего это были обыкновенные люди, добрые и человечные, но считавшие по своей должности, что закон надо исполнять. «Перед концом войны ездила по деревням — работала заготовителем, так приходилось собирать налоги. А налоги были очень большие на каждое хозяйство наложены: если есть корова — сдай масло, есть курица — сдай яйца, овцы есть — сдай шерсть. А где люди должны взять? Ведь война уже идет четвертый год. Правда, хозяйства, которые справлялись, были, а были такие, что взять у них нечего. Были такие семьи, что от хозяина остались одни дети, их по три человека, а мать одна — и та выбилась из сил. Вот однажды я захожу в одну избу (изба была открыта), спрашиваю: «Кто есть?». Молчок, никто голоса не подает, перешагнула порог: справа стоит кровать деревянная, совсем голая, в переднем углу стоит стол, на столе чугунок, но пустой — в нем ничего не было. Я прошла в кухню — никого, ни звука. Когда вернулась обратно, взглянула на потолок и увидела полати, а на них пять детских головок, так на меня уставились, как будто я их возьму и съем. Спрашиваю их, чего они там делают. «А мы здесь лежим». Оказывается, у них буквально нечего одеть, все они голые, даже рубашонок нет, и в избе шаром покати — ничего нет. Мать на работе в колхозе, корову зимой съели, и каждый день чугунок варят ведерный картошки — этим и живут. А еще налог какой-то с них просить.

Вышла я из этой избы и давай заявление в район составлять. Сняли с них налог, а райсобес выделил им материалу — одели детей. Вот как приходилось жить. Жили, работали, никто никого не осуждал, друг другу помогали, переживали всю войну и пережили. Но силы слабели у людей. Дети были больные, на улице не бегали. Ну есть лапотки — надевали, катались на санках, веселились по-своему. Дождались! Война кончилась. Стали возвращаться домой солдатики по одному, по два человека, — а уходили десятками» (А П. Кайгородова, 1915).

Конечно, были семьи, живущие лучше, жившие совсем плохо, но в памяти всех без исключения стариков осталось: «с едой было плохо, почти все отбирали в заготовку».

Лишенные сенокосов, крестьяне должны были держать скот и сдавать мясо и молоко государству в виде налога. Косили «воровски» по лесным полянам, болотам, неудобям. Да и день-то принадлежал колхозу — на себя они могли работать только поздним вечером, ночью, рано утром.

«Войну народ вынес на себе, все отдавали. Все для фронта, все для победы! Отец почти от голода умер. Кто для себя прятал — тот выжил, кто по-честному жил — тот до Победы не дожил. Займы, налоги на колхозника были очень большие. Требовали 44 кг мяса сдать в год. А где возьмешь? Кормить скот нечем. Самим есть тоже нечего, все увезут» (Д.Ф. Устюгов, 1918).

Старики, чтобы выжить, вынуждены были отделяться от детей. Нетрудоспособные налоги не платили. Рушились вековые устои крестьянской семьи. «Главой хозяйства писали отца. И хотя и отец, и мать были уже нетрудоспособными, в семье числился трудоспособный (сын учитель), значит требовали платить все налоги. Хотя с учителей налоги не брались. Пришлось уходить на школьную квартиру. Так рушилась семья. Молодые уходили из деревни, старики доживали свой век и умирали. И остались вместо домов и даже многих деревень, которые подальше от райцентра, рябины, тополя, да заросли бурьяна и крапивы. Все, кто «более или менее», разбежались. А вернее сказать — разогнали» (А.В. Грязин, 1926).