Оксана Балазанова - Знаменитые мистификации

В октябре 1858 года в пражской газете «Богемский вестник», издававшейся на немецком языке, появилась анонимная статья «Рукописные подделки и палеографические истины».

Автор статьи коснулся «подлинности» «Kраледворской рукописи» и прямо указал на ее творца – Вацлава Ганку. Пришла пора, считает он, наконец сказать об этом во всеуслышание. Более того, автор заявлял, что «большая часть древних памятников чешской литературы изобретена Ганкой». Да, писал он, памятники древности отвечают национальному чувству, но для того, чтобы «очистить духовную атмосферу чехов», надо открыть публике глаза, открыть имена фальсификаторов.

Тем временем в «Богемском вестнике» одна за другой появились пять статей о подложных рукописях. Спор вышел за границы литературной полемики.

Началось следствие, которое тянулось несколько месяцев. Публика напряженно следила за ходом дела, нетерпеливо ожидая решения почтенного Пражского суда: уступит ли он общественному мнению или оправдает того, кто посмел оскорбить всеми уважаемого «пана библиотекаря».

Суд внимательно изучал данные экспертизы, заслушивал показания свидетелей. Отыскали и пригласили в суд даже очевидца, некоего Ф. Стовичека, счетовода приходской церкви из Двора Кралове. Он показал, что еще мальчиком рассматривал в костеле старинную рукопись. Через несколько лет, в 1817 году, Ганка нашел рукопись, и счетовод узнал ее. И вот опять, спустя сорок с лишним лет, взглянув на «Kраледворскую рукопись», он вновь подтвердил, что это и есть та самая рукопись. Памятливый счетовод брался даже указать, какие внешние изменения претерпели пергаментные листки за это время.

Опираясь на эти, прямо скажем, весьма сомнительные показания, суд установил лишь, что Ганка нашел «Kраледворскую рукопись» в Дворе Кралове. Дальше этого дело не пошло.

Редактора «Богемского вестника» приговорили к двум месяцам заключения, штрафу и возмещению судебных издержек. Он подал апелляцию самому императору. В Вене вняли его жалобе, и исполнение решения суда было приостановлено.

Но вот возникает вопрос: не странно ли, что всякий раз, когда таинственным способом извлекалась на свет божий очередная древняя рукопись, где-то поблизости оказывался сам Ганка или кто-нибудь из его друзей?..

Вспомним Й. Линду и В. Свободу. Похоже, что друзья Ганки действовали согласованно. Едва разнесся слух о находке «Kраледворской рукописи», как В. Свобода спешит напечатать предварительные сведения о ней. В свою очередь Й. Линда рассказывает в печати историю находки. Идет как бы подготовка общественного мнения.

Впрочем, участвовал ли В. Свобода в тайных работах Ганки и Линды, можно лишь гадать. Некоторые, правда, считали, что В. Свобода был автором эпических песен, Ганка – лирических, а писцом – Линда. Другие полагали, что Ганка и Линда обошлись без участия Свободы. Линда, мол, изложил вольным стихом все эпические песни, а Ганка переработал их в стихотворную форму.

Но кто был техническим исполнителем подделки?

Ответ нашли уже в наши дни, но об этом немного позже.

Все считали Ганку заботливым, усердным стражем библиотеки и рукописного отдела музея, который благодаря его заботам и стараниям обогащался новыми поступлениями. Так оно и было. Но было и другое. По существу являясь бесконтрольным хозяином музея, Ганка и там «натворил чудес», как говорит профессор В. Грубы, изучавший рукописный фонд. «В библиотеке музея нет ни одной рукописи, к которой Ганка не приложил бы своей руки», – свидетельствует этот чешский ученый.

В одной рукописи Ганка переделывает стихи на восьмисложные, в другой – обводит отдельные буквы зелеными и красными чернилами, в третьей – изменяет текст, вставляет слова, вписывает комментарии. Случалось, на пустые пергаментные листы в конце какой-либо рукописи он наносил выдуманный им «старочешский текст» (вспомним уже упомянутого Сулакадзева – русского современника Ганки, имевшего страсть, по словам академика А. X. Востокова, «портить древние рукописи своими приписками и подделками, чтобы придать им большую древность»).

Позже установили, что и в других своих стихах Ганка пользовался приемами компиляции: «сшивал из чужих частей свое целое», причем неточно указывал источники: помеченный как перевод «с русского» на самом деле был сербским оригиналом, стихи «с польского» оказывались переведенными с немецкого (в связи с этим советский исследователь В. Н. Кораблев справедливо отметил в опубликованной в 1932 году статье о «Краледворской рукописи», что никакие идеалистические или патриотические цели в данном случае не оправдывают такое «неаккуратное» обращение с чужими материалами).

Чтобы поставить окончательную точку в этой затянувшейся драме рукописей, необходимо было провести новый, более точный и обстоятельный химический анализ. Только высказывание специалистов-химиков могло сокрушить позиции защитников драгоценных рукописей.

И такая химическая экспертиза состоялась. Началась она в мае 1886 года. Спустя несколько месяцев, в конце года, химики представили свои выводы.

«Письмо «Краледворской рукописи» очень плотно связано с пленкой (пергамента) и ничем не смывается: ни водой, ни реагентами…» – было написано в заключении экспертов и отмечалось, что подобное прочное соединение «письма с пленкой не может сделать никакой фальсификатор, а только столетия». Исследуя заглавные буквы, химики пришли к выводу, что они в некоторых местах подправлены «неосторожною рукою» и покрыты краской в несколько слоев. Голубая краска, самая верхняя, – старая, золото – тоже старое. Отсюда окончательное заключение: «Kраледворская рукопись» – древнего происхождения.

Столь неожиданные результаты химической экспертизы повергли противников «Краледворской рукописи» в состояние шока. Последняя их надежда рухнула. Химики единодушны в своих выводах: рукописи древние…

И никто не придал значения одной детали в заключениях эксперта А. Белогоубека. При химическом исследовании голубой краски заглавной буквы N он установил, что это так называемая берлинская лазурь, известная лишь с 1704 года!

На какое-то время страсти приутихли. Защитники рукописей торжествовали, противники пребывали в растерянности.

В 1899 году на одном из листков этой рукописи обнаружили криптограмму Ганки, ранее не замеченную. Значит, сотворивший памятник и выдавший его за древний как бы специально оставил свою подпись на нем: «V. Hanka fecit», то есть «В. Ганка сделал». Химическая экспертиза была забыта. В книгах по истории литературы, в учебниках и словарях стали ссылаться на криптограмму как на неопровержимое доказательство подделки. Отныне слова «В. Ганка сделал» значили больше, чем все предыдущие аргументы противников подлинности.