Денис Журавлев - Страна восходящего солнца

Но для того чтобы продемонстрировать такую верность, самурай должен был быть непременно наделен второй главной добродетелью – отвагой. Прекрасное определение этой добродетели, понимаемой именно как высшая степень смелости, практически фанатизм, дает Ямамото Цунэтомо: «Смелость – это умение скрежетать зубами, это решимость добиваться своего любой ценой, вопреки самым неблагоприятным обстоятельствам». Отсутствие отваги, т. е. трусость, считалось допустимым для представителей других сословий, но абсолютно недопустимым для самурая. Презрение к любому проявлению трусости или даже некой минутной слабости, искреннее огорчение при ее виде – общее место во всех без исключения «самурайских» текстах. Причины такого отношения к храбрости как одной из важнейших добродетелей, в общем, очевидны – на то оно и воинское сословие. Здесь интересно другое – попытки, с одной стороны, воспитать (в том числе с помощью дзэн) совершенно бесстрашного воина, помимо прочего культивируя подобный идеал в литературе и искусстве, а с другой – не допустить превращения воина в грубого и жестокого зверя, ведомого только безумной храбростью.

Корни самурайского идеала бесстрашного воина уходят опять-таки в некие глубинные пласты японской культуры. Однако ведь храбрость тоже бывает разная. Не будет преувеличением сказать, что бусидо трепетно относится к любому проявлению отваги и решимости – вспышке безумной отваги на поле боя, холодной решимости умереть, но не отступить, твердости в отстаивании «своей правды» перед вышестоящими. Самурайский идеал верности господину, как мы уже отмечали, вовсе не означал стремления превратиться в льстеца, угождающего господину во всем, – такой нередкий в общем-то тип вассала называется в хрониках и трактатах словами нэй-син или тё-син: первый представлял собой ничтожную, несамостоятельную личность, слепо раболепствующую перед вышестоящими, второй – хитрого слугу, лестью и низкопоклонством добивающегося своих целей, нередко во вред господину. Такие самураи в самурайском эпосе неизменно ассоциируются с чувством гадливости и презрения, они часто клеймятся еще и как потенциальные предатели и трусы – как, например, в известной истории о разгроме армии Такэда Кацуёри в битве при Нагасино, когда двое фаворитов князя глупо и хвастливо советовали ему вступить в битву, кичась своей отвагой, а после поражения бежали первыми, причем старые вассалы рода Такэда, советовавшие Кацуёри быть осмотрительным, пали, прикрывая отступление господина.

Отметим и ту трепетность, с которой самурай относился к тому, чтобы его отвагу заметили и оценили – в конце концов, она объясняется тем простым житейским фактом, что продвижение по службе напрямую зависело от воли господина и того, дошли ли до него известия о подвигах самурая на поле брани. Хотя честолюбие как таковое никогда не порицалось бусидо (Цунэтомо рекомендует в «педагогических целях», чтобы молодые самураи внушали себе: «Я самый лучший воин в Японии» и стремились соревноваться друг с другом в отваге), но и здесь большинство текстов превозносят умеренность – безудержное хвастовство своей отвагой, подвигами и т. д. (особенно в случае, если все вышеперечисленное сильно преувеличивалось) считалось порочащим самурая поведением. Вообще, складывается достаточно стойкое впечатление, что составители более поздних текстов на темы, имеющие отношение к бусидо (мирных времен Токугава), гораздо более трепетно относились именно к такой добродетели, как отвага, – видимо, потому, что реальной возможности ее проявить у современных им самураев-чиновников оставалось гораздо меньше, чем у воинов «славных былых времен». Так, Цунэтомо несколько раз говорит о том, что вполне допустимо прощать самураям-вассалам их грубый нрав, отсутствие учености, манер и массу других недостатков, если они при этом наделены истинной храбростью. Эти пассажи довольно резко контрастируют, например, с, мягко скажем, далеким от восторга описанием «Хэйкэ моногатари» (созданной в те самые «золотые времена») головорезов Минамото Ёсинаки, захвативших Киото в 1184 году, – уж кому-кому, а им храбрости было не занимать. Нетерпимость к трусости доходила до того, что даже любые разговоры на тему робости, малодушия и т. д. объявлялись отвратительными и недостойными самурая.

Кратко суммируя сказанное, заметим, что верность и храбрость считались неким фундаментом самурайского идеала, теми добродетелями, которые сами по себе были абсолютно необходимы идеальному самураю и без которых этот образ рассыпался бы как карточный домик. Другое дело, что идеальный самурай-буси должен был быть наделен и некоторыми другими качествами.

Например, такой добродетелью, как «человечность» («великодушие») (буквальный перевод с японского звучит довольно забавно для неяпонца – «большой живот»). Это достаточно сложное понятие, подразумевающее как строгость к себе (и самодисциплину) и снисходительность к другим (особенно к друзьям, близким), так и целый спектр несколько иных, хотя и связанных воедино черт – щедрость, «благородство духа» и, главное, некий альтруизм, преодоление собственных эгоистических устремлений («человечность проявляется в том, что ты делаешь для людей, а также в том, умеешь ли ты правильно оценивать свои достоинства и отдавать должное достоинствам других» – Цунэтом). Считалось, что в полной мере подобной добродетелью обладают такие персонажи буддистской мифологии, как бодхисаттвы (имеющие полную возможность достижения нирваны, но продолжающие из чувства сострадания и великодушия спасать живые существа сансары).

Строгость к себе здесь означает отнюдь не исступленное самобичевание в духе средневековых европейских мистиков-визионеров, умертвителей греховной плоти, а прежде всего неослабевающее внимание по отношению к своим словам и поступкам с целью не допустить чего-либо «недостойного». Цунэтомо на страницах «Хагакурэ» даже признается, что вел в молодости «дневник неудач», в который записывал свои промахи и ошибки, чтобы затем иметь возможность не допустить их вновь, – методика, которая шокировала бы любого нынешнего психоаналитика, который рекомендует скорее обратное. Но ведь «Хагакурэ» писалось для укрепления духа воинов, а не для успокоения психики изнеженных современным обществом потребления людей, постоянно испытывающих комплекс неполноценности. Понятно, что преувеличенное внимание к репутации нередко вело к стремлению любой ценой избежать позора и к неадекватной (даже по «гипертрофированным» меркам бусидо) строгости к себе – отсюда сэппуку по пустяковым поводам и т. д. Хотя подобные действия ни в коем случае не осуждались как аморальные, они порицались как чрезмерные, ненужные, а часто и просто глупые. Так, из «Хагакурэ» известна история о самурае, имевшем несчастье случайно легко ранить господина на охоте своей стрелой и приготовившемся совершить сэппуку. Господин в этом случае был просто обязан проявить разумное великодушие, что он и сделал, приказав слуге даже не думать о сэппуку.