Мамед Ордубади - Тавриз туманный

Голос мисс Ганны, точно зловещий крик филина, наводил на меня уныние.

- Какая игра судьбы! - говорила она. - Так надо было, чтобы я встретилась с тобой. В жизни все возможно, кроме одного - вернуть прошлое. Если бы это было возможно, я бы вернула свои счастливые дни.

- Какие дни? - спросил я.

- Те, что я провела в Джульфе и Ливарджане. Тогда я была тебе дороже. Ты обещал повиноваться мне и делать все, что я захочу. Теперь же ты не хочешь считаться с моими желаниями. Когда я приближаюсь к тебе на шаг, ты удаляешься на сто. Я не сумела найти пути к твоему сердцу, не смогла разгадать тебя. Ты не делишься со мной своими мыслями. Мы не сумели душой и сердцем слиться в одно. Неужели тебя могут удовлетворить такие отношения? Неужели за все это время ты не убедился в моей искренности и преданности тебе и не понял, что в этом далеком уголке Востока у меня нет никого, кроме тебя, и что только тебя я избрала другом? Зачем же ты отворачиваешься от меня, как от чужой?

В глазах мисс Ганны блеснули слезы. Через минуту она подавила свое волнение и наполнила мой бокал.

- Пей! - сказала она - Бывают положения, когда человек, лишь будучи пьян, чувствует себя трезвым. Жизнь без перспективы сама по себе пьяна, как бы она ни была трезва. Ведь большинство пьяниц - это люди, в поисках отрезвления, бродящие по извилистым дорогам головокружительной жизни. Они пьют, чтобы забыть усталость и собрать силы для новых скитаний по путям жизни. Пей же и ты! - продолжала мисс Ганна в крайнем возбуждении. - Лишь выпив, ты обретешь способность забыть эту жизнь, полную шума и суеты, услышать стоны сердца, теряющиеся в этом шуме, и понять желания, рожденные в долгие бессонные ночи. Возьми бокал! Пей, чтобы иметь возможность внимать этим голосам.

Высоко подняв бокал, мисс Ганна протягивала его мне. Я не мог его отвергнуть. Взяв бокал, я смотрел на девушку: она пила вино, и в глазах ее сверкали слезы, которые, казалось, вот-вот брызнут прямо в бокал...

Мисс Ганна плакала.

Я вертел в руке бокал, в котором надеялся найти спасение от мучивших меня вопросов. Напрасные надежды! Даже опьянев и забыв об окружающей жизни, я не мог освободиться от ее тяжести. Кровавые события последних дней оживали перед моими глазами, а в воображении вставала картина предстоящего кровавого возмездия и гибели всех надежд на будущее.

"Пей!" - твердили мне скорбь и уныние. И я пил. Вскоре ощущение тяжести стало исчезать. Теперь все было словно подавлено смертью...

Я стоял у окна. Незнакомая мне белокрылая девушка, протягивая руки, манила куда-то вдаль. Я приближался к ней, и ее крылья начинали темнеть; она влекла меня в какой-то более мрачный, чем этот, знакомый мне мир. Но я не шел. И вдруг случайно я засунул руку в карман и, нащупав там револьвер, достал его. В голове мелькнула мысль: "кусочек свинца положит конец всем мучениям!".

- Стой! Прежде убей меня! - послышался отчаянный крик, вернувший меня к действительности.

Я выронил револьвер и вздрогнул от звука его падения на пол. Этот стук окончательно отрезвил меня от опьянения, едва не приведшего меня в минуту слабости к самоубийству. Придя в себя, я увидел свой револьвер в руках мисс Ганны.

- Прежде убей меня! - неистово кричала она, протягивая мне револьвер.

Вытерев выступившую на лбу холодную испарину, я взял револьвер и опустил его в карман. Мисс Ганна плакала, положив голову на стол. И тут мне вспомнился случай с Саттар-ханом.

Несколько лет тому назад карадагцы захватили весь город и девечинские контрреволюционеры окружили дом Саттар-хана. То были страшные минуты.

- Саттар-хану отрезаны все пути к спасению! - говорили мы - Он непременно покончит с собой, чтобы живым не отдаться врагам.

Саттар-хан же ни на мгновение не потерял присутствия духа.

- Мирза-Мухаммед, подай кальян! - прервав стрельбу и прислонив к стене винтовку, приказал он одному из воинов.

И выкурив кальян, хладнокровно сказал:

- Я - Саттар-хан для трудных, опасных дней. В лучшие дни найдутся тысячи Саттар-ханов.

Эти когда-то сказанные слова героя революции сейчас вернули мне энергию, силу воли и надежду на будущее.

Мне стало стыдно, что я причинил молодой девушке столько тревог. Я чувствовал к себе презрение.

Подняв голову девушки, я прижал ее к груди и заговорил, гладя ее золотистые волосы:

- Этой ночью мы попытались пойти по стопам утомленных жизнью людей. Этот путь ведет или к нищете или к самоубийству, а вино только укорачивает этот путь. Тем легче оно может погубить людей безвольных. Этой ночью мы имели возможность на себе проверить, насколько это правильно.

Сон овладел девушкой, и я старался не двигаться, чтобы не лишить ее покоя. Так она и заснула, прижавшись ко мне, и я чувствовал ровное биение ее сердца.

Быть может, так она проспала бы до самого восхода, но потрясший вдруг весь Тавриз грохот помешал этому. Следовавшие один за другим орудийные выстрелы и трескотня пулеметов нарушили сон девушки.

- Что за шум? - спросила она, поднимая голову.

- Карательные отряды царя вступили в город, бомбардируют улицы, ответил я.

Светало. Надо было отправляться домой. Не обращая внимания на возражения мисс Ганны, я вышел на улицу. Жители Тавриза от страха забились в свои дома. Не было слышно даже муэдзинов. Двери бань и мечетей были закрыты.

Вступившие в город карательные отряды, еще не чувствуя себя хозяевами положения, не выходили из сада Шахзаде.

Когда я пришел домой, Мешади-Кязим-ага, его жена и товарищ Алекбер еще не ложились спать: мысль о том, что со мной произошло несчастье, не давала им покоя.

Чай был готов. Но кто сейчас думал о чае? Стоявший на столе самовар, подобно агонизирующему больному, терял свои последние силы.

Мне передали письмо. Оно было из Джульфы от Ага-Мухаммед-Гусейна Гаджиева, которого я очень уважал. Несмотря на глубокую старость и нездоровье, он принимал в тавризской революции участие с энергией и энтузиазмом юноши. Письмо его чрезвычайно обрадовало меня еще и потому, что мы давно не имели сведений о джульфинских товарищах. Мы не знали, кто из них арестован, кому удалось бежать.

Джульфинская группа, оказывающая огромную поддержку иранским революционерам, привлекла особое внимание агентов царского правительства. Пристав Ещолт, Риза-Кули-бек Теймурбеков, урядник Семашков, жандармский полковник Штраубе, их агенты - братья Ризаевы из Нахичевани, Исмаил из селения Булгак, уездный начальник Зенченко, его переводчик Мирза-Гусейн Новрузов, иранский консул и в то же время царский шпион Рауф-бек не давали жившим в Джульфе революционерам перевести дыхание.

Все интересовавшие меня сведения я ожидал найти в письме Ага-Мухаммед-Гусейна, которое начиналось довольно грустным четверостишием: