Мамед Ордубади - Тавриз туманный

Издали донеслись возгласы: "Да здравствует Магомет, да будут счастливы его последователи!" Все, как один, обернулись в ту сторону, откуда слышались крики.

Мешади-Кязим-ага шепнул мне:

- Ведут благочестивого ахунда.

Было еще совсем светло, но ахунда сопровождали человек двадцать с горящими факелами в руках. Это меня очень удивило, я толкнул Мешади-Кязим-агу в бок.

- Почему они несут факелы, ведь еще рано?

- Этим они выражают свое уважение благочестивому ахунду

- Но помилуйте, при чем тут факелы средь бела дня?

Мешади-Кязим-ага едва слышно ответил:

- Когда нужно воздать почет, нельзя жадничать.

Сидя на дорогом ковровом седле, благочестивый ахунд медленно двигался вперед, с важностью кивая направо и налево. Издали было похоже, что он кусает себе плечи. На шутников, окруживших его тесным кольцом, он не обратил никакого внимания. А они, засучив рукава и ухватившись за стремена, угодливо согнулись перед благочестивым. То и дело они обращались к толпе:

- Приветствуйте ахунда, творите салават!*

______________ * Салават - молитвенный жест.

Как только осел остановился напротив мечети, народ хлынул к ахунду, чтобы помочь ему сойти. Потом его на руках внесли внутрь, поставили в самом центре. Стало так тихо, что слышно было, как дышит благочестивый.

Я внимательно следил за всеми его действиями. Он подошел к минбару, прильнул губами к парчовым перильцам, но вдруг встрепенулся, быстро поднял голову и стал, испуганно озираясь, вытирать усы и бороду. Мешади-Кязим-ага шепнул мне:

- Так, так. Одну свинью благочестивому уже подложили.

- В чем дело? - полюбопытствовал я.

- Неужели ты не понял? Перила минбара смазали клеем, и усы ахунда прилипли к бороде.

Едва сдерживая смех, я еще пристальней посмотрел на ахунда. Рот его был открыт, как у рыбы, выброшенной на берег. Он боялся сомкнуть губы, чтобы борода и усы не слиплись. Потом он медленно, словно опасаясь нового подвоха, опустился на коврик. Не прошло и двух минут, как он беспокойно задергался то вставал, то снова садился, шарил рукой под собой. Мешади-Кязим-ага поспешил удовлетворить мое любопытство:

- В его коврике не меньше сотни иголок. Здорово мы сегодня посмеялись над ним. Ха-ха!

Ахунд крутился и ерзал на коврике минут десять, потом, не выдержав, отбросил его в сторону и сел прямо на голые доски. Лишь после этого он смог посмотреть на прихожан, все время кричавших: "Йа Али!". Видимо, он уже не мог ни на что реагировать, потому что, не обращая ни малейшего внимания на искаженные, как в кривом зеркале, лица прихожан, начал читать хутбу*, которую не понимал не только никто из присутствующих, но и он сам. Тем не менее все сидели спокойно.

______________ * Xутба - молитва о царствующем государе.

Чтение хутбы продолжалось недолго. Ахунду было не по себе. Очевидно, несколько иголок все-таки вонзилось ему в тело. То и дело он хватался рукой за ногу, потирал больное место. Не меньше мучений причиняли ему и усы с бородой, при каждом слове прилипавшие друг к другу.

Скомкав повествование о благах, которыми всевышний одарил человечество, он наскоро пробормотал все тысячу и одно имя бога и провозгласил:

- Воздадим же хвалу создателю вселенной!..

Не успел затихнуть его голос, как все присутствующие разом запели, будто только и дожидались этого момента.

Вечной славою согрет

Тот, кто создал белый свет!

Что за шейка, что за грудь,

Верьте мне, что краше нет!

Нету в мире у другой

Плавной поступи такой!

Повернись да покрутись,

Попляши передо мной!

Я с удивлением озирался кругом, переводя взгляд с одного на другого. Пели все, даже Мешади-Кязим-ага и сарбазы. Ахунд же тем временем поглаживал рукой свои шаровары. Мне казалось, что он вынимал и выбрасывал застрявшие в них иголки.

Наконец, пение кончилось. Несколько минут в мечети царила абсолютная тишина. Затем ахунд, встрепенувшись, снова обратился к прихожанам:

- Молодцы! Замечательные ребята, здорово поете! - и он начал декламировать стихотворение Саади.

Солнце, луна, облака, океаны и небо

На человека работают, жить помогая,

Не для того, чтобы вы, раздобыв себе хлеба.

Ели его, размышления прочь прогоняя.

Прихожане с большим удивлением смотрели друг на друга, причмокивали губами, хотя стихи эти знают все, даже дети. Поднялся невообразимый шум. Сарбазы пытались установить тишину.

- Успокойтесь, не мешайте ахунду продолжать проповедь.

Через несколько минут все умолкли. Ахунд опять обратился к прихожанам:

- Воздадим хвалу всевышнему! Сотворим салават!

Не успел он произнести эти слова, как рядом с минбаром показался какой-то человек.

- Братья, - заговорил неизвестный, - десять лет назад я покинул Тавриз. Я дал обет ежедневно провозглашать не меньше двух раз "Йа Али!". Разрешите мне исполнить свой долг перед богом.

Не успел ахунд ответить, как прихожане, сложив руки рупором, начали скандировать: "Йа Али! Йа Али!". На их крик в мечеть сбежались торговцы с базара, запрудившие весь двор. Через несколько мгновений оттуда донеслось мощное "Йа Али!"

Ахунд пытался говорить, но напрасно. Как только он открывал рот, прихожане начинали орать во всю силу своих легких. Наконец, они затихли. Очевидно, им надоело кричать, и они решили послушать благочестивого.

- Всевышний одарил сто двадцать тысяч своих пророков силой и умением. Ису научил воскрешать мертвых, Мусе дал право говорить непосредственно с самим богом, Ибрагима сделал неуязвимым для огня, Сулеймана наградил крыльями...

В этот момент прихожане неожиданно все, как один, поднялись, подхватили ахунда и начали носить его из угла в угол, выкрикивая в такт шагам "Йа Али!" Ничуть не смущаясь, благочестивый продолжал свою проповедь:

- Создатель одарил Юсифа красотой, Магомета наделил способностью творить чудеса. Братья, когда в Кербале убили имама Гусейна, враги сняли с него одежды, начали напяливать их на себя. Но только Езид покрыл свою голову его чалмой, как тут же облысел. Стоило Джунену Хизрами одеть шаровары высокочтимого имама, и его тело покрылось ужасными язвами. Мелик ибн-Яссар облачился в бронь имама и немедленно лишился рассудка. Джамил ибн-Мазнуни одел на палец кольцо святого Гусейна, и его моментально разбил паралич. А когда Хаян ибн-Мутин опоясался кушаком светлейшего имама, у него начались страшные боли в животе и пояснице.

Прихожане, будто бы изумленные словами ахунда, беспрестанно причмокивали. Но он не обращал на поднятый ими шум никакого внимания. Когда же он сказал о болях в животе, многие, скорчившись, застонали будто бы от невыносимой боли. В мечети началась суматоха. Ахунд растерялся. С трудом сарбазам удалось утихомирить публику, и благочестивый продолжал: