Павлюченков Алексеевич - «Орден меченосцев». Партия и власть после революции 1917-1929 гг.

Одна из самых основательных кампаний по сокращению госаппарата, предпринятая сразу после перехода к нэпу в целях сокращения госрасходов, вначале пошла по совершенно незапланированной стезе. Благодаря изобретательности аппарата, вектор его интересов исказил первозданное благородство линий кремлевского замысла. 19 февраля 1922 года Цека разослал всем губкомам письмо, в котором говорилось, что постановление IX съезда Советов о максимальном сокращении советского аппарата неправильно понято на местах (понято как надо!). Несмотря на телеграмму ЦК и предсовнаркома от 22 мая 1921 года об усилении работы по социальному обеспечению, некоторые руководящие губернские органы не только стремятся к сокращению органов собеса, но и намереваются совершенно их ликвидировать как учреждения, не соответствующие новой экономической политике [415].

Впоследствии, регулярные походы бюрократии против самой себя стали почти ритуальными, когда аппарат по доброй воле уподоблялся гоголевской унтер-офицерской вдове и публично сек себя на утеху социальным низам. Нэп видывал шесть или семь подобных широко возвещаемых крестовых походов против бюрократизма государственного и хозяйственного аппарата, но особенно сильная волна этой борьбы началась в 1927 году, когда в процессе подсчета внутренних ресурсов индустриализации выяснилось, что львиную долю необходимых капиталов съедает бюрократический аппарат и издержки его хозяйствования. Например, оказалось, что советский торговый аппарат стоит в три раза дороже, чем тот, что Россия имела до 1914 года, при несоизмеримой же эффективности, естественно, не в пользу советского.

Тогда «унтер-офицерская вдова» в очередной раз стала публично срывать с себя одежды. XV конференция ВКП(б) провозгласила крестовый поход против бюрократизма государственного и хозяйственного аппарата. «Правда» от 11 января 1927 года разъясняла, что до сих пор борьба с бюрократизмом велась исключительно по линии борьбы с отдельными фактами проявления бюрократизма, а теперь, «не отказываясь от выявления и устранения отдельных бюрократических извращений», решено совершить «пересмотр всей системы аппарата управления сверху донизу».

И это можно было бы только приветствовать, но абсолютное непонимание природы явления, а точнее сознательный отказ правящей бюрократии от самоидентификации как особого класса в обществе и определения характера самого общества неизбежно вел к тому, что в результате все усугублялось. На VII съезде профсоюзов Орджоникидзе приводил данные о том, что в итоге борьбы за сокращение штатов в союзном аппарате, они увеличились на 49 466 человек.

Объективно общество, последовательно построенное на каких-либо принципах, будет вполне удовлетворять интересам лишь части общества. Той части, которая обычно называется господствующим классом. Задолго до русской революции Бакунин, Бернштейн и другие показали пример провиденциальной критики общественного уклада, построенного на принципах абсолютного централизма, то есть того, что тогда многими мыслилось как воплощение коммунизма. Однако большевикам до поры до подобных теоретических высот не было дела, в их идеологии и практике все заслонял отрицательный заряд по отношению к старому обществу.

Самое трудное для господствующего класса — это признание того, что он не есть целое со всем обществом, а всего лишь его часть, со всеми присущими части особенными социальными интересами, которые могут вступать и вступают в противоречие с интересами других слоев общества. Эти противоречия на виду, но господствующий класс стремится объявить их временными, случайным явлением, вызванным внешними обстоятельствами, но никак не коренными внутренними причинами. Большевики соглашались вести разговор не более чем как о бюрократическом извращении государственного аппарата. Следовательно, дело шло не об органическом пороке, вытекающем из самой природы аппарата, а о чем-то наносном, имеющем свой источник в независящих от аппарата нездоровых условиях, в которых ему приходится работать.

Сталинская генерация аппарата была уже иной, нежели революционный призыв, и свела на нет даже те небольшие проблески осознания проблемы, которые иногда появлялись у Ленина. Ленин, этот «чиновник № 1», как его на X съезде окрестила «рабочая оппозиция», еще во многом оставался революционным идеалистом и не утратил способности мыслить принципами. В своем «Проекте тезисов о роли и задачах профсоюзов в условиях новой экономической политики» от 4 января 1922 года он писал, что «условия нэпа неминуемо порождают известную противоположность интересов между рабочей массой и директорами… Поэтому и по отношению к госпредприятиям на профсоюзы безусловно ложится обязанность защиты классовых интересов пролетариата и трудящихся масс против их нанимателей» [416].

Однако идущие ему на смену функционеры уже стали стопроцентными представителями своего класса, двуличными и эгоистичными. Не самый худший из этой генерации, Я.Э. Рудзутак рекомендовал Ленину удалить из проекта эти опасные намеки, «чтобы не получилось, что рабочие и заводоуправление государственного завода являются представителями разных классов, что по существу неверно. Отсюда не могут иметь место классовые противоречия, а лишь недоразумения по вопросам труда на данном предприятии» [417]. «Новый класс» остерегался даже таких слабеньких намеков на противоположность его интересов с рабочей массой и признавал в Ленине лишь только те его откровения, где он говорит о бюрократизме как о продукте внешней среды существования аппарата. Руководящий орган ВКП(б) «Правда» в поисках источников бюрократизма обращалась к тем ленинским строкам, в которых он «неоднократно разъяснял», что «бюрократизм есть результат нашей некультурности, нашей отсталости, отсутствия у широких рабочих и крестьянских масс необходимых для управленческой работы знаний» и т. д.

Наркоминдел Г.В.Чичерин, ведомство которого Ленин признавал почти целиком унаследованным от царского режима, возмущаясь, писал: «Втаскиванье к нам сырого элемента, в особенности лишенного внешних культурных атрибутов (копанье пальцем в носу, харканье и плеванье на пол, на дорогие ковры, отсутствие опрятности и т. д.), крайне затрудняет не только до зарезу необходимое политически и экономически развитие новых связей, но даже сохранение существующих, без которых политика невозможна» [418]. Для своего изменения внешние дела требуют как минимум взаимности сторон, на которую партнеры большевиков были не готовы. Там в обиходе по-прежнему господствовали фраки и этикет, а главное — традиционные геополитические интересы держав. И это диктовало поведение советской политике. Чичерин отмечал, что в советских западных международных делах очень большая степень преемственности по сравнению с царской Россией, а в восточных еще несравненно большая. С Афганистаном и Китаем — сплошная филиация отношений и т. д. [419]