Павлюченков Алексеевич - «Орден меченосцев». Партия и власть после революции 1917-1929 гг.

Важным мотивом советской жизни осенью 1923 года стал Германский Октябрь. Празднование шестой годовщины Октября намечалось проводить без кумачовых эффектов, как боевой день. Как полагало партийное руководство, к тому времени совершенно выяснилось, что пролетарский переворот в Германии «не только неизбежен, но уже совершенно близок» и «все говорит о том, что ближайшие судьбы Германии решатся в течение ближайших месяцев, а может быть и недель» [607]. Цека дал лозунг на места: Октябрьская революция в России — первый удар по капитализму. Еще более могучий удар — победоносная пролетарская революция в Германии! Вместе с этим осень принесла заметное обострение политической жизни в стране. До поры донесения секретарей провинциальных губкомов больше содержали полусонный экономический анализ, но с октября резко вверх пошла политическая тематика. В том числе в связи с Германией. Рабочий люд отвлекся от самогона и активно пошел слушать доклады о международном положении. Повышенный интерес к германским событиям ставил в тупик докладчиков, которым вполне серьезно задавали вопросы, а нельзя ли поехать в Германию и поступить в красные сотни?

Кризис 1923 года и вызванное им брожение в рабочей и партийной среде спровоцировали традиционное в таких случаях внимание аппарата Цека на застарелые проблемы внутрипартийной жизни. В сентябре пленум ЦК РКП(б) обратил внимание на вопрос о необходимости «оживления» партийной работы и в частности усиления внутри партии рабочей демократии. После режима диктата резолюции X съезда «О единстве партии» и усиления в партийном аппарате бюрократического централизма, решения сентябрьского пленума, как казалось, знаменовали новую веху в политике партийного строительства и поворот к развитию демократических принципов. Это всколыхнуло надежды и оживило движение к сплочению отстраненных от власти и разбитых в былых боях оппозиционеров.

Характерная особенность дискуссий 1920-х годов — все они были вызваны активной деятельностью партийного аппарата в государственном строительстве. Так сказать, перманентной «революцией сверху». Сталин, будучи генеральным секретарем ЦК РКП(б), оказался в исключительно выгодной позиции, владея инструментом, который позволял скрыто, незаметно для партии аппаратными методами, кадровыми передвижками осуществлять давление на противников и провоцировать их на ответные действия. Но противники, не имея таких возможностей, вынуждены были действовать открыто, отвечать гласно, тем самым нарушая установки ленинских съездов, что подрывало их авторитет в глазах партийных масс и делало уязвимыми. Их легко было ошельмовать раскольниками и оппозиционерами. (Отсюда постоянное требование оппозиции по развитию гласности в работе Цека.)

Троцкий, раздраженный бесцеремонным вторжением Секретариата в кадровую политику Военведа, решил поставить вопрос со всей политической принципиальностью. 8 октября 1923 года он обратился с письмом к членам ЦК и ЦКК РКП(б), в котором выдвинул обвинения против большинства ЦК и партийного аппарата в «зажиме» демократии, отрыве от масс, обюрокрачивании. Утверждая, что внутрипартийный режим «в корне нездоров», Троцкий требовал «внедрения» демократии в партии и обновления партийного аппарата.

Кризис 1923-го года пробудил политическую активность в крестьянстве, а также дал толчок давно созревшему конфликту в высшем партийном руководстве. Троцкий, очутившись в изоляции среди членов Политбюро и не имея надежной опоры в Цека партии, энергично искал поддержку в толще самой партии, в ее неоднородной политически активной массе. Позже в эмиграции он как-то сказал, что большевизм вовсе не исчерпывается психологией и характером, а представляет собой прежде всего историческую философию и политическую концепцию [608]. Однако, лидеры большевизма, в том числе и сам Троцкий, в свое время столь часто и радикально меняли «концепции», что это как раз в первую очередь заставляет задуматься именно о «характере» партии и о «психологии» ее лидеров. Троцкий никогда не пояснял, каким это образом с 1920 года, когда он тесно сотрудничал с Оргбюро и Секретариатом ЦК и лишь мягко журил бюрократию за ее грехи, выступая пламенным защитником госаппарата, всего за три года он вдруг превратился в ее великоненавистника и большого поборника внутрипартийной демократии. Очевидно, что нехитрая «историческая философия» подобного поворота заключалась в том, что во главе аппарата стояли уже не сторонники Троцкого, а Сталин и его команда [609].

Будущие апологеты Троцкого в дискуссии постепенно консолидировались в течение 1923 года. Среди делегаций XII съезда ходил безымянный документ, который по своему направлению и анонимному почерку был похож на творчество децистов Осинского, Сапронова и др. Только по сравнению с аналогичными документами образца 1920-го года, стилистика их подметных писем стала заметно резче и уже явно вышла за рамки партийной идеологии. В документе выражался протест против полицейских мер для поддержания единства партии. Содержались обычные для средних совчиновников требования развития самодеятельности членов партии, прекращения перебросок и мобилизаций, ликвидации контрольных комиссий, отказа от проведения чисток партии, размежевания между партийной и Советской властью. Децисты дошли до того, что посягнули на святая святых — потребовали уничтожения монополии коммунистов на ответственные места. Это был прямой выпад против Секретариата с его ролью в кадровой политике. Требовали удаления одного-двух из господствующей группы Зиновьева, Сталина, Каменева [610]. Документ красноречиво свидетельствует о том, что «крапивное семя» советского сорта справедливо полагало своим главным врагом не демократию партийных масс, а абсолютизм партийного центра.

Появление октябрьского письма Троцкого активизировало сплочение участников ранее разбитых группировок. Рассчитав, что вопрос о внутрипартийной демократии вызовет обостренное внимание со стороны всех членов партии и поднимет низы, оппозиционеры решили дать бой фракции Сталина. 15 октября в ЦК партии поступило т. н. «заявление 46-ти», уже определенно выраженного оппозиционного содержания. Заявление символизировало объединение бывших децистов и потерпевших поражение в ходе дискуссии о профсоюзах, оттесненных после X съезда сторонников платформы Троцкого. Под заявлением стояли подписи Осинского, Сапронова, Максимовского, В.Смирнова, И.Смирнова, Преображенского, Серебрякова, Пятакова, Белобородова и других видных партийных и государственных деятелей, принужденных ранее Лениным склонить свои оппозиционные знамена. Их выступление было поддержано также и лидерами «рабочей оппозиции» — Шляпниковым и Медведевым [611]. Деятельное большинство 46-ти подписантов — все трибуны партийной демократии среднего чиновного роста, мечтающие о независимости своих кабинетов и безопасности для своих портфелей.