Павлюченков Алексеевич - «Орден меченосцев». Партия и власть после революции 1917-1929 гг.

Оппозиционеры объявляли деятельность ЦК партии «неудовлетворительной». По их мнению, «нестерпимый» внутрипартийный режим, обюрокрачивание не давали возможности партии влиять на политику партийного руководства, на выработку принципиальных решений, в результате чего политический курс отрывался от реальных потребностей общества. Это грозило «тяжкими бедами» — потрясением валюты, кризисом сбыта, бюджетным хаосом, хаосом в госаппарате и т. д.

В ответе от имени членов Политбюро платформа «46-ти» характеризовалась как «совершенно неслыханное» в большевистской среде заявление [612]. Совместное октябрьское заседание пленума ЦК и ЦКК с участием представителей 10 крупнейших партийных организаций страны осудило выступление Троцкого и «46-ти» как акт фракционности. Соломоново решение, принятое пленумом, было способно удовлетворить любого владельца ответственного портфеля. Поддержка инициативы Политбюро в вопросе об усилении внутрипартийной работы и развитие внутрипартийной демократии давала местным чиновникам свободу маневра, чтобы лучше ухватиться и потуже затянуть веревку на той же рабочей и прочей демократии. Вместе с тем, решение не выносить поднятые Троцким и «46-ю» вопросы за пределы ЦК и не оглашать связанных с этим документов закладывало возможность в будущем на законных основаниях осудить и разгромить оппозицию. В любом случае преобладание «своей» номенклатуры в партийно-государственном аппарате должно было обеспечить Сталину и его команде организацию успеха и безусловное поражение противника.

Фактически Сталин, Зиновьев, Каменев в 1923 году использовали прием Ленина, который тот применил в конце 1920 года во время дискуссии о профсоюзах, спровоцировав Троцкого на открытое выступление. Троцкий дважды попался на одну и ту же удочку. В ноябре 1923 года Цека сделал широкий, заранее просчитанный жест, постановив обсудить положение в партии также под предлогом того, что дискуссию сдержать уже невозможно.

Дискуссия 1923 года о демократии в партии явилась реакцией бюрократии на усиление партаппарата в советской государственной системе. Лидерам оппозиции было угодно, чтобы государственная система как на заре революции представляла собой конгломерат ведомственных кормлений, вотчин и местных кланов. Призывы оппозиции— это энное по счету с 1917 года воспроизводство лозунгов, направленных против партийного централизма. В сущности, в них не было ничего оригинального по сравнению с тем, что партия уже слышала со времен VIII съезда РКП(б). Оппозиция усилилась за счет того, что к этой давней игре заблудших и неудачливых чиновников подключилась новая генерация потерпевших личное или клановое поражение на бюрократическом поприще после X съезда.

Письмо Троцкого и «заявление 46-ти» немедленно стало достоянием широких кругов коммунистов в Москве и быстро распространялось по всей стране. Лозунги демократизации партийной жизни находили отклик в партийной массе, непосвященной в истинные мотивы выступления оппозиции. Поэтому 5 декабря объединенное заседание Политбюро ЦК и Президиума ЦКК вынуждено было принять резолюцию «О партстроительстве», в которой подтверждалась линия на развитие «рабочей демократии» и были прописаны мероприятия, расширявшие возможности активистов оппозиции влиять на кадровую политику Цека партии через выборные каналы.

Троцкий в свою очередь сумел использовать в своей агиткампании традиционную обтекаемость и многозначность аппаратного слога резолюции. И это, пожалуй, единственный случай, когда творцы аппаратной мысли впоследствии по ходу дискуссии были вынуждены сокращать в размерах «историческое значение» постановления руководящего партийного органа.

После этой резолюции Троцкому показалось, что он добился успеха. В декабре он выступил в «Правде» со статьей «Новый курс», в которой представил на суд партийной массы свои очередные соображения. «Новым курсом» он громко назвал сентябрьское решение пленума ЦК РКП(б) о расширении рабочей демократии в партии. «Новый курс… в том и состоит, что центр тяжести, неправильно передвинутый при старом курсе в сторону аппарата, ныне, при новом курсе должен быть передвинут в сторону активности, критической самодеятельности, самоуправления партии…» Троцкому, отодвинутому вначале Лениным, а затем Сталиным далеко в сторону от «аппарата», только и оставалось, что апеллировать через его голову к массе. Бывший певец политотделов и бюрократического централизма проникся «почти всеобщим» ощущением того, «что партийный бюрократизм грозит завести партию в тупик» [613]. Троцкий ставит задачу вырвать власть у сталинского руководства и развеять аппаратный централизм в партии: «Партия должна подчинить себе свой аппарат» [614].

Дискуссия 1923 года приоткрыла завесу тайны над семейным альковом новой власти. В дискуссии определилась та социальная сила, которая станет главным, самым серьезным оппонентом государственного централизма в системе советского коммунизма. Она выдала существование принципиального противоречия в среде «нового класса» между централизованным партаппаратом и ведомственной бюрократией. Бюрократия инстинктивно стремится к приватизации объектов, находящихся в ее ведении. У партаппарата нет объектов в непосредственном управлении, его объект управления — сама государственная машина в ее цельности, следовательно, партаппарат в своем централизме более последователен. Бюрократия, «перетряхиваемая» и загоняемая в клетку партийной номенклатуры возненавидела партаппарат. На это делал свою ставку Троцкий. Любопытно, что еще в 1921 году среди малосведущих в идеологических тонкостях столичных обывателей поражение Троцкого в профдискуссии получило неграмотное, но необычайно проницательное толкование как поражение «правых» в партии (спецов, коммунистов с тенденцией «праветь»), то есть комбюрократии [615].

Сначала Ленин, потом тройка упорно и методически размывали позиции Троцкого в руководстве партии и страны, поэтому он, как специфический кумир публичных аудиторий, пытался использовать свое естественное преимущество и искал опору в разных слоях партийной массы. К подобному развороту его, так или иначе, подталкивал сам сталинский аппарат. В архивах Цека имеется докладная записка Троцкого от 20 октября 1922 года о результатах его посещения и обследования комячейки завода бывш. Бромлей. Командировка по поручению Оргбюро навела Троцкого на многозначительные раздумья о возрастной дифференциации в партии.

Троцкого откровенно воодушевило то благоприятное впечатление, которое он вынес из знакомства с ячейкой завода. Порадовали «старики» (от 30 до 40 лет), из которых «можно было выделить недурной уездный исполком», и особенно обнадежила подрастающая молодежь (до 20 лет), которая «настроена по-советски, поддается влиянию партии и проявляет значительную любознательность». Вывод был таков, что партия держится на «стариках», среднее поколение (от 20 до 28 лет) «выпало» почти целиком. Последних, чье личностное становление пришлось на смутные военно-революционные годы, Троцкий характеризует весьма нелестными словами, как «пропащих». Мол, это поколение представляет собой «худший материал» — среди них в основном и процветает безразличие, цинизм, хулиганство, пьянство и т. п. Отсюда особое значение приобретает вопрос о воспитании молодежи. «Думается, что это центральнейшая из всех наших центральных партийных задач» [616].