Олег Вишлёв - Сталин и Гитлер. Кто кого обманул

Донесение Гелена содержало еще один «сигнал», указывавший на необходимость осторожного обращения с направлявшимися в приложении «сообщениями». О нем стоит сказать особо, поскольку это затрагивает также вопрос о методах работы с источниками, которые практикует Хоффман.

Публикуя отрывок из донесения Гелена, Хоффман в своей статье, естественно, не обмолвился ни словом о том, что говорилось нами выше. Это и понятно. Осторожное отношение начальника разведуправления генштаба сухопутных сил Германии к направлявшимся им политическому руководству «сообщениям» советских военнопленных никак не укладывается в схему Хоффмана, не допускающую никаких сомнений в том, что СССР готовил нападение на Третий рейх. Но Хоффман не только обошел молчанием некоторые важные положения донесения Гелена, но и прибег к весьма сомнительному, с точки зрения исследовательской этики, приему — «отредактировал» в нужном ему духе один из пунктов донесения и представил свою «редакцию» как цитату из документа.

Намекая на сомнительный характер «сообщений» советских военнопленных о речи Сталина, Гелен писал: «Примечательное высказывание о том, что существующий мирный договор с Германией "является всего лишь обманом и занавесом, за которым можно открыто работать", содержит только одно из трех сообщений». Хоффман удалил элемент настороженности из донесения Гелена и процитировал это положение следующим образом: «Одно из трех сообщений содержит примечательное высказывание о том, что существующий мирный договор с Германией является лишь обманом и занавесом, за которым можно открыто работать». В результате получилось, что Гелен просто констатировал наличие в материалах, прилагавшихся к донесению, соответствующего высказывания, а не указывал на то, что это высказывание содержалось лишь в одном из трех «сообщений» [283].

Как Хоффман взял в свидетели власовцев

Перейдем к следующему блоку аргументов, приводимых Хоффманом, — к свидетельствам генералов Мазанова и Кру- пенникова. Мы уже цитировали признание Хильгера о том, что в действительности говорили ему пленные советские офицеры, с которыми он имел возможность «побеседовать с глазу на глаз». Одно это позволяет усомниться в том, что Мазанов и Крупенников (а беседы с ними проводил именно Хильгер) говорили о намерении СССР напасть на Германию. И все же не будем исключать возможность такого рода высказываний с их стороны, а познакомимся с этими людьми поближе, чтобы знать, насколько заслуживают доверия их «признания», если они все-таки были сделаны.

Мазанов, командовавший артиллерией 30-й армии, попал в плен 13 июля 1943 г. На своем автомобиле он въехал в деревню, занятую противником. Его ординарец, начавший отстреливаться, был убит. Сам Мазанов сопротивления не оказал. На первом же допросе, как отметили немцы, он стал «спокойно, по-деловому и исчерпывающе отвечать на все задававшиеся ему вопросы». Он резко отрицательно высказывался о Сталине и советском строе, демонстрировал симпатии к генералу Власову и заявил, что поддерживает его политическую программу [284].

Быстро нашел с немцами общий язык и командующий 3-й гвардейской армией Крупенников, попавший в плен 20 декабря 1942 г. Он пошел дальше Мазанова — в первые же дни плена он начал развивать перед допрашивавшими его германскими должностными лицами планы, звучавшие в унисон с тем, что предлагал немцам Власов: создание «русского контрправительства» как противовеса правительству Сталина и «русской добровольческой армии», которая должна была в составе вермахта бороться против Красной Армии за освобождение России от большевизма [285]. Желая, видимо, понравиться гитлеровцам, оба генерала с готовностью подтвердили наличие у правительства СССР намерений спровоцировать войну с Германией.

Нетрудно убедиться, что под видом беспристрастных свидетельств Хоффман приводит в своей статье высказывания единомышленников Власова, людей, вставших на путь сотрудничества с врагом. Но Хоффман изменил бы самому себе, если бы и в случае со «свидетельствами» Мазанова и Крупенникова был бы до конца правдив и академически точен. В своей статье он оборвал цитату из записи беседы Хильгера с Крупенниковым на самом интересном месте. Говоря о речи Сталина 5 мая 1941 г., он не решился воспроизвести как раз ту часть беседы, где прямо затрагивался этот вопрос, и ограничился пересказом самых общих рассуждений Крупенникова о «целях сталинской политики».

Цитируем запись: «Относительно содержания мнимых высказываний Сталина 5 мая 1941 г. на банкете в Кремле, на котором сам Крупенников не присутствовал, он заметил, что Сталин чересчур осторожен, чтобы вот так открыто выдавать свои планы. Он вспоминает: кто-то ему говорил, что Сталин подготавливал участников мероприятия к мысли о возможности конфликта с Германией, однако он даже не намекнул на то, что намерен со своей стороны спровоцировать его» [286]. Комментарии к такому признанию и к тому, как с ним обошелся Хоффман, думается, излишни. Обратим внимание также на одну маленькую деталь. Хильгер, по всей видимости, пытался выяснить отношение Крупенникова к тем высказываниям Сталина, которые приводились в донесении Гелена, — беседа Хильгера с Крупенниковым состоялась 18 января 1943 г., уже после того, как это донесение прошло по нацистским инстанциям. Он назвал эти высказывания «мнимыми». Это свидетельствует о том, что он и его начальство с недоверием отнеслись к информации, поступившей от Гелена. Сомнение в достоверности сведений, полученных от военной разведки, не помешало, однако, Риббентропу, как уже говорилось, воспользоваться ими в пропагандистских целях, а Хильгеру в тех же целях, когда это потребовалось, воспроизвести их в своих мемуарах.

Подведём итоги

Завершая анализ документальной базы публикации Хоффмана, отметим, что ни один из источников, на которые он опирается, не является убедительным. Обвиняя своих научных оппонентов в «дезинформации» [287], Хоффман сам сознательно и целенаправленно вводит в заблуждение общественность. Цель одна — оправдать агрессивную политику национал-социализма. В Германии Хоффману создают рекламу как ученому, которого отличает «превосходное знание источников» [288]. С источниками он действительно знаком, однако то, как он работает с ними, отнюдь не свидетельствует о высоком академическом уровне и беспристрастности его творчества.

Хоффману и его единомышленникам при активной поддержке со стороны определенных политических кругов и средств массовой информации удалось в последние годы навязать части общественности, в том числе научной, свой взгляд на проблему 22 июня 1941 г. и свой подход к речи Сталина 5 мая 1941 г. То, что не совпадает с их позицией, все чаще начинают представлять как просоветскую пропаганду, а документы, свидетельствующие о стремлении правительства СССР предотвратить военное столкновение с Германией, либо замалчивают, либо объявляют плодом заблуждений и советской дезинформации. Весьма показательна в этом отношении та реакция на публикацию «краткой записи» выступления Сталина перед выпускниками военных академий в Кремле, которую можно было наблюдать на Западе. Профессор Рурского университета Б. Бонвеч, например, прямо заявил, что «краткая запись не вносит никакой ясности», поскольку она-де расходится с «реальностями сталинской политики», которая отнюдь не была «исключительно оборонительной и миролюбивой». «Мы настоятельно призываем московских историков,— писал Бонвеч,— представить источники, которые могут действительно считаться содержательными. Со своей стороны, мы обязуемся непредвзято и критически проанализировать эти источники и, если потребуется, пересмотреть оценки» [289].