Владимир Сядро - Наполеоновские войны

Что же касается российского общества в целом, то многие не восприняли результат Бородинской битвы как победу. В одном из писем Винценгероде есть такие строки: «Чтобы ни говорили, но последствия достаточно доказывают, что сражение было проиграно. Армия, а особливо левый фланг, понесли чрезвычайную потерю». Да, если исходить из последствий сражения, а именно отхода русской армии и оставления Москвы, то с военной, тактической точки зрения победа была за Наполеоном. Но сам он высказывался о результатах битвы довольно половинчато: «Самое страшное из всех моих сражений – это то, которое я дал под Москвой. Французы в нем показали себя достойными одержать победу, а русские оказались достойными быть непобедимыми». Красиво сказано, но туманно. Или еще одно его признание: «…в битве под Москвою выказано наиболее доблести и одержан наименьший успех».

Да, не такой победы хотел великий полководец! По словам А. Манфреда, «генеральное сражение, к которому так стремился с первого дня войны Наполеон, не дало ожидаемых результатов. Солнце, поднявшееся над Бородинским полем, не стало “солнцем Аустерлица”, как приветствовал его Наполеон в ранний утренний час 7 сентября, – оно не принесло ему победы». Вернее сказать, принесло, но то, что принято называть пирровой победой, от которой он не почувствовал ни радости, ни удовлетворения. Наиболее точно и убедительно его состояние было описано Л. Н. Толстым: «Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает… Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в собственном бессилии, была одержана русскими под Бородино».

Тем не менее так же, как и Кутузов, Бонапарт объявил о своей победе. Правда, и во Франции, и в Европе многие быстро поняли, что эта «победа» явилась для «великой армии» началом катастрофы. Однако в Париже на Триумфальной арке до сих пор можно разглядеть венок в честь победы Наполеона в битве при Москве…

Французский император, несмотря на большие потери, готов был продолжать сражение. Великий полководец располагал 20-тысячной гвардией, а под Смоленском у него находились боеспособные резервы. При количественном превосходстве французских войск он мог считать исход похода предопределенным. Если бы не одно «но» – русские разбиты не были, а у Кутузова осталась хоть и обескровленная, но готовая сражаться до конца армия. В случае новой битвы, подобной той, что произошла 7 сентября, она велась бы до полного истребления одного из противников. Поэтому, трезво оценив свои потери, Кутузов принял твердое решение отступить, чтобы сохранить хотя бы вторую половину армии. Свое решение он объяснил так: «Когда дело идет не о славе выигранных только баталий, но вся цель, будучи устремлена на истребление французской армии, – я взял намерение отступить».

История, как известно, не признает сослагательного наклонения. И все-таки зададимся вопросом, что было бы, если бы сражение продолжилось на следующий день? Исчерпывающий ответ на это дает известный немецкий полководец Карл фон Клаузевиц, который, взвесив шансы обеих сторон, пришел к таким выводам: «Превосходство сил французов, заметное и до сражения, еще возросло в результате сражения, так как потери русских были, безусловно, больше потерь французов; за время десятичасового боя чаши весов далеко не оставались в состоянии полного равновесия, а заметно склонились в ущерб русским; нельзя было ожидать лучшего результата при возобновлении боя; позиция русских совершенно сдвинулась, и ставила под угрозу путь отступления. Следующим этапом неуспеха явилось бы полное поражение. Сейчас армия еще находилась в порядке и могла, не расстраиваясь, отойти. Кутузов решил отступить ночью, что, бесспорно, явилось единственным разумным выходом».

Итак, Кутузов отступил. Французская кавалерия шла за ним по пятам, и Наполеон ежеминутно ждал, что русские дадут ему бой под самыми стенами Москвы. Но и на этот раз его ожидания не оправдались…

Но прежде чем говорить о дальнейших действиях русской армии, стоит упомянуть об одном загадочном и удивительном событии, непосредственно связанном с Отечественной войной 1812 года в целом и с Бородинским сражением в частности.

Начало этой истории было положено еще до вторжения Наполеона в Россию. В начале 1812 года к Наполеону пришел немецкий механик и изобретатель Франц Леппих и предложил ему построить управляемый аэростат. Этот воздушный аппарат «мог бы поднимать такое количество разрывных снарядов, что посредством их можно было бы истреблять целые неприятельские армии». У Наполеона, который негативно относился к техническим новшествам, еще свежи были в памяти неприятности с воздушным шаром, запущенным во время церемонии его коронации. Поэтому он просто… изгнал изобретателя из Франции. Леппих вынужден был вернуться в Германию. Там, в городе Тюбенгене, он начал строить свой новый воздушный шар. Узнав об этом, Наполеон велел схватить изобретателя и доставить во Францию.

Именно с этого момента начинается полная приключений и загадок история пребывания Леппиха в России. Самое примечательное в ней – хитроумная политическая интрига, в которую оказались втянутыми практически все основные западноевропейские королевские дворы. Кроме правительств Франции, Англии, Австрии и немецких княжеств в ней активно участвовал и некий неназванный министр двора, почему-то считавший изобретение немецкого механика своей собственностью. Таким образом, сразу после завершения постройки «летучей машины» в Европе могла развернуться «жесткая конкурентная борьба» за право обладания ею. Тем временем Леппих, узнавший о приказе Наполеона, весной 1812 года через русского посланника при штутгартском дворе Д. М. Длопеуса предложил свои услуги России. Одновременно он попросил у русских и защиты от французского императора.

Получив секретное донесение от Алопеуса, Александр I воспринял факт преследования изобретателя Наполеоном как свидетельство создания им изобретения чрезвычайной важности. Он хорошо знал, что во Франции проводились эксперименты с воздушными шарами, а из письма Алопеуса мог сделать выводы о «технической сути изобретения». Сам Леппих сообщал русскому посланнику, что за 13 часов может долететь из Тюбингена в Лондон и что, по его расчетам, «наиудобнейшие к действованиям воздушные корабли могут вмещать в себе 40 человек и поднимать 12 ООО фунтов (около 5 тонн)». Далее посланник писал, что «в числе артиллерийских предметов, коими он хочет снабдить себя, ожидает он особливо большого действия от ящиков, наполненных порохом, которые, брошены будучи сверху, могут разрывом своим, упав на твердые тела, опрокинуть целые эскадроны». Идея была фантастической и произвела на Александра I огромное впечатление. Ведь, по большому счету, речь шла об обладании могущественным оружием, которое могло сокрушить Бонапарта.