Б Островский - Великая северная экспедиция

Вопрос доставки продовольствия в эти отдаленные края, вовсе лишенные путей сообщения, являлся наиболее важным вопросом Великой Северной экспедиции и поглощал едва ли не главную долю энергии и внимания как самого Беринга, так и его спутников. Опубликованные недавно впервые в журнале "Красный архив" подлинные донесения Беринга свидетельствуют об этом с полной очевидностью.

Как и нужно было ожидать, уже на четвертый год своей деятельности Великая Северная экспедиция породила всеобщее недовольство. Негодовали и постоянно жаловались на непосильные тяготы местные жители; команда судов во множестве находилась в бегах; за ложные показания "слова и дела" людей целыми толпами под конвоем отправляли в Иркутск; сибирские власти строчили доносы и кляузы в Петербург; офицеры и весь начальствующий состав перессорились между собой и были на ножах; наконец, экспедицией Беринга были сильно недовольны в Петербурге и за медлительность и за нарекания на нее. "Козлом отпущения" всего этого беспорядка сделался, разумеется, сам Беринг. Жалобы и нарекания на него сыпались со всех сторон. Начальник Охотского края - скандалист Писарев написал донос в Петербург, в котором обвинял Беринга и Шпангберга "в лихоимстве и корчемстве табаком и вином", добавляя, что "от оной Камчатской экспедиции никакого приращения не учинено, да и впредь не надеется быть, кроме великих государственных казенных убытков", что "та экспедиция напросилась в Сибирь ехать только для наполнения своего кармана", что "Беринг уже в Якутске великие пожитки получил, и не худо б было жену его, едущую в Москву, по сибирским обычаям осмотреть".

Находившийся в Якутске в ссылке, бывший капитан-лейтенант флота Казанцев, повидимому, не без влияния Писарева, также нашел нужным сообщать в Петербург, что в экспедиции происходят "великие непорядки", что все ее отправление происходит крайне медленно, и что вообще из экспедиции "прочного ничего не будет". Подчиненные офицеры также были недовольны Берингом и все неполадки в экспедиции приписывали лично ему. Доносы сопровождались кляузами. Офицер экспедиции Плаутинг сообщал в Петербург, что Беринг принимает подарки от якутских жителей, которые откупались таким способом от службы в его экспедиции. К этому вздорному обвинению, которое приводится лишь для того, чтобы показать, насколько ненормальными, исключающими дисциплину были отношения между начальником и его подчиненными, Плаутинг добавил: дело потому идет так плохо, что начальник проводит время в развлечениях и "веселостях", хотя радоваться вовсе нечему; пускает фейерверки, разъезжает в больших санях по городу с гостями и музыкантами, привез карету для катаний и т. д.

Академики также присоединились к общему хору недовольных. Они жаловались, что терпят от Беринга обиды, и просили совершенно освободить их из-под его начальства.

В Петербурге было сделано предложение Сенату и Адмиралтейств-коллегий пересмотреть дело о Великой Северной экспедиции и решить: стоит ли ее и впредь продолжать, приняв во внимание ее малые результаты, огромные издержки на нее (тогда уже доходившие до 300 тысяч). Сенат также, посылая неоднократно запросы в коллегию, спрашивал: не пора ли, наконец, остановиться? Казалось, дело экспедиции висело на волоске. Но поразительное по тому времени упорство, с которым коллегия настаивала на необходимости продолжать экспедицию ("надобно, - говорили там, - довести дело до конца, иначе все доселе сделанные издержки пойдут на ветер"), - спасло ее.

Коллегия, зная, повидимому, цену тогдашним доносам, всячески оправдывала перед правительством Беринга и просила сместить его врага Писарева. В обращении же лично к Берингу коллегия проявила большую твердость и строгость. Берингу был объявлен строгий выговор за медлительность и нераспорядительность; ему угрожали даже более строгим взысканием и приводили в пример Муравьева и Павлова, которые были разжалованы, как мы видели выше, в солдаты. Кроме того, "за неприсылку в коллегию надлежащих ответов и за нескорое отправление в надлежащий путь" Беринга лишили добавочного жалования, как находящегося в экспедиции. Совершенно невероятным по бестактности представляется также поручение, данное Чирикову, разбирать жалобы, подаваемые на его начальника Беринга. Этот штрих дисциплинарного порядка многое объясняет нам во взаимоотношениях, установившихся в Великой Северной экспедиции между начальствующим составом и подчиненными.

Обиженный чувствительно Беринг, скованный по рукам и ногам обстоятельствами, изменить которые было свыше сил человеческих, не зная за собой никакой вины, конечно, как мог, оправдывался и в свою очередь жаловался на сибирских начальников и прежде всего на Писарева. Беринг перечислял преодоленные им препятствия, ярко обрисовал отчаянное положение экспедиции, призывал в свидетели весь экипаж и в заключение с неподдельным сокрушением писал: "По чистой моей совести доношу, что уже, как мне больше того стараться, не знаю! "

Все же отчаянная отповедь Беринга, повидимому, возымела свое действие. Снабжение экспедиции усилилось, и к заявлениям Беринга власти из Петербурга стали относиться с большим вниманием. Адмиралтейств-коллегия командировала в Иркутск двух своих уполномоченных - лейтенантов Толбухина и Ларионова, которым поручалось всячески помогать Берингу в делах снабжения экспедиции. За всякое промедление и неисправность, происходившие по вине якутской и иркутской канцелярий, уполномоченным предоставлялось право "присутствующих держать под караулом неисходно". На экспедицию дополнительно было ассигновано еще 40 тысяч рублей, "собрано до 50 тысяч пудов провианта в Верхоленских местах; приискано до 20 тысяч аршин полотна (прислано еще Адмиралтейств-коллегиею 6700 аршин); недостававшие припасы, пенька и масло выписаны из отдаленнейших мест - Илимска и Красноярска; число рабочих по перевозке увеличено до тысячи, улучшено содержание и усилен присмотр за ними; построены новые суда, собраны вьючные лошади, предпринята расчистка дороги" и т. д. И, что самое важное в данный момент, усиленным темпом стали подвозить в Охотск все нужное для постройки кораблей. Беринг несколько воспрянул духом, но, как мы вскоре увидим, не надолго, - в Охотске его ожидали новые препятствия.

Но вернемся к нашим академикам - Миллеру и Гмелину. Итак, они в Якутске, в самой сутолоке и неразберихе организационных дел предстоящего похода в далекие зарубежные страны.

Надо полагать, что оба ученые, привыкшие к комфорту и особому вниманию, изрядно избаловались; они всюду, выставляя мотивом "пользу науки", требовали себе всего самого лучшего. Так для поездки на Камчатку, не желая переправиться туда как-нибудь, они требовали "особого поместительного судна" и послали студента Крашенинникова "наперед себя" в Охотск и далее на Камчатку для подготовки помещений и предварительных изысканий. Но ни в Охотск, ни на Камчатку они так и не попали. Повидимому, озабоченному многими делами по экспедиции и имевшему, как мы видели, столько неприятностей, Берингу было теперь не до академиков. Особого судна им не дали, да и сами они на время отвлеклись другой работой. Дело в том, что в Якутске случился пожар, и дом, где остановился Гмелин, сгорел дотла, а с ним вместе и все его книги, инструменты, записи, а также и редкости, собранные во время последнего путешествия по Лене. Но энергичные исследователи не упали духом и тотчас же предприняли вторичную поездку по только что пройденному маршруту в обратном направлении; таким образом они пополнили, как могли, тяжелую утрату.