Коллектив авторов - Смута в Московском государстве

Если король и взял крепость, то лишь благодаря тому, что со стороны Днепра стена была взорвана миной на 10 саженей и через пролом устремилась пехота с развернутыми знаменами, а это привело смольнян в такой ужас, что многие побросали оружие и дали убить себя. Те же, которые ушли из города в Кремль, взорвали себя вместе с женами и всем, что они с собой взяли, и так сами лишили себя жизни. Воевода с сыном были взяты в плен и уведены в Польшу. Ну, а какой вред за столь долгое время причинило в разных местах земли войско в 20 000 человек, легко можно догадаться.

За год до взятия этого города Шуйский отправил королю под Смоленск гонца с посланием и предложил передать его королевскому величеству русскую монархию, если его величество придет со своим войском в Москву и поможет прогнать Димитрия второго. Через два дня после прибытия этого гонца польскими воинами был схвачен в поле московитский лазутчик, направленный Шуйским к смоленскому воеводе с письмами, а в них было сказано, чтобы он держался, а Шуйский убедит короля добрыми словами оказать ему помощь в усмирении Димитрия второго, а после того, как это произойдет, поступит с королем и его людьми так, что немногие из них вернутся из России в Польшу. Когда это было прочтено королю, его величество подивился московитской хитрости и лукавым козням, приказал поэтому убить обоих посланных и сказал: «Ни одному московиту доверять нельзя. До мерзавца Шуйского я и вправду доберусь, когда будет на то воля господня и время, но так, что он меня уже не обманет».

В этом 1609 году князь Михаил Скопин вернулся из Швеции и привел с собой Понтуса Делагарди с 3000 немцев и с воинами из других народов. Когда он пришел в Новгород Великий, он собрал и всех местных князей и бояр к себе, намереваясь освободить с ними Москву, как об этом дальше будет сказано. Иноземные воины, которых он привел с собой, тоже не оставили на месте ничего, кроме слишком горячего или слишком тяжелого.

С третьей стороны в это лето 1609 года в Россию вторглись также и татары с 40 000 человек и за три раза увели за рубеж бесчисленное множество захваченных людей и скота, не считая того, сколько они поубивали и побросали старых и малых, не имевших сил идти с ними, да и скота тоже. А об ужасном вреде, который они причинили стране поджогами, и говорить не приходится. В это время раздавались горестные стенания жителей, потерявших не только скот, но и людей, ибо многие жены лишились мужей, мужья — жен и детей, так что даже камень — и тот разжалобился бы.

В том же году возмутился один польский боярин, по имени Ляпунов, переманил на свою сторону несколько принадлежавших Москве городов и повел войну против Димитрия, против Шуйского, а также против его величества короля польского. Он называл себя белым царем, хотел бороться, как говорил, за христианскую московитскую веру; где проходили его воины, там после них даже трава не росла. На четвертом конце земли Русской в феврале, марте и апреле указанного года снова отпали от Димитрия второго некоторые присягавшие ему города, а именно: Вологда, Галич, Кострома, Романов, Ярославль, Суздаль, Молога, Рыбинск и Углич. Во всех углах толпами собирались тысячи крестьян. С теми немцами и поляками, которых они заставали в загоне, т. е. в поисках провианта или в разведке, они поступали во много раз грубее и беспощаднее, чем поступали с ними прежде поляки. Если крестьяне приходят в ярость, они обычно ведут себя, как обезумевшие, помешанные, и, как дикие свиньи, не щадят ничего, разрывают и раздирают, что только могут, и, ударив раз, продолжают бить по тому же месту. Сохрани Бог попасть в их руки какому-нибудь честному воину.

Единственной причиной их отпадения от Димитрия были несправедливости и большие бесчинства поляков, которые не могли отказаться от грабежей и насилия, пока не стали спускать под лед, перерезать им горло или даже вздергивать на виселицу. Они отнимали силою у бедняков, невзирая на то, что те присягнули Димитрию, все, что у них было, как если бы это были злейшие враги, а ведь эти бедные люди много отдавали в лагерь на содержание войска. Из-за этого им приходилось все прятать и закапывать в землю от грабителей поляков, что слишком тяжко было постоянно терпеть этим людям и дало им повод (еще до того, как они узнали о приходе Скопина и Понтуса) взбунтоваться против грабителей-солдат Димитрия и отпасть от него. Некоторых поляков они убили, некоторых спустили живыми под лед, приговаривая: «Вы, глаголи, вконец разорили нашу местность и сожрали почти всех коров и телят, отправляйтесь теперь к рыбам в Волгу и нажирайтесь там до смерти». Для того чтобы обуздать отпавших крестьян, из лагеря были посланы в Романов Самуил Тышкевич, а в Суздаль и потом в Ярославль — пан Лисовский. Но крестьяне в своих лагерях так окопались и укрепились частоколами или тынами, что поляки ничего не смогли с ними поделать и должны были оставить их в покое.

Иоахим Шмидт, о котором упоминалось выше, был воеводой в отпавшем городе Ярославле, а во время отпадения бежал оттуда вместе с бывшими там у него поляками. Это самого Шмидта поляки послали назад к городу для переговоров, чтобы убедить жителей одуматься и не давать больше повода к кровопролитию, а всяким притеснениям будет положен конец, и царь Димитрий посадит в город воеводой знатного вельможу, которого польские солдаты будут бояться. Шмидта заманили хитрыми речами поближе к городским воротам, и не успел он опомниться, как его окружили и насильно утащили беднягу в город. Там они разыграли с ним ужасающее действо о муках страстных: вскипятив большой котел меду, они сняли со Шмидта одежды, бросили его в мед и варили до тех пор, пока не осталось совсем мяса на костях.

Неслыханную жестокость в отношении доброго, честного человека, равно как отпадение и возмущение этого города, подстроил не кто иной, как клятвопреступный, лукавый перекрещенец, солевар Даниель Эйлоф, который однажды уже, как упоминалось выше, отпадал от Димитрия и поэтому был взят в плен со своими тремя дочерьми, но был спасен этим же честным Иоахимом Шмидтом, внесшим за него 600 талеров, благодаря чему его дочери сберегли свою честь. Теперь этот Эйлоф выказал ему людскую благодарность, не только насмеялся над своим верным другом в его несчастье, но даже стал побуждать русских поживее прикончить его.

Когда Шмидт достаточно долго поварился, они вынули скелет из котла и выбросили его на городской вал — так, чтобы свиньи и собаки порастаскали его, и даже не раз- решили его вдове и друзьям собрать и похоронить кости. Бедной, тяжко скорбящей вдове и родственникам пришлось от эдакого друга, вероломного перекрещенца, и от его сообщников вынести в десять раз больше издевательств и насмешек, чем от самих русских.