Коллектив авторов - Смута в Московском государстве

Меня призвали к царю: он сидел на престоле в присутствии большинства членов своей думы. После небольшой речи, содержавшей перечисление его титулов, прославления величия его царской державы, я предъявил список моего наказа и ответные грамоты его величеству от королевы Англии, после их принятия меня отпустили. У меня спрашивали о подарках, посланных его величеству. Я отвечал, что они таковы, что требуют для перевозки больше времени, чем обычно. Тотчас было отдано приказание, и военачальник с 50-ю охотниками был послан, чтобы принять все меры к быстрой доставке их через р. Двину. В этот раз меня похвалили за хорошую службу и за исполнение воли царя относительно королевы Магнуса, которая была благополучно доставлена в Москву.

Богдан Вельский, главный любимец прежнего царя, был в это время в опале, сослан в отдаленную крепость Казани, как опасный человек, сеявший смуту среди знати в эти тревожные времена. Главный казначей старого царя Петр Головин, человек высокого происхождения и большой храбрости, стал дерзок и неуважителен к Борису Федоровичу и в результате был также сослан в опалу под наблюдением Ивана Воейкова, фаворита князя-правителя, а по дороге лишен жизни. Князь Иван Васильевич Шуйский, высокий князь царской крови, пользовавшийся большим уважением, властью и силой, был главным соперником в правительстве, и его недовольство и величие пугали. Нашли предлог для его обвинения: ему объявили царскую опалу и приказали немедленно выехать из Москвы на покой. Он был захвачен стражей под началом одного полковника, недалеко от Москвы, и удушен в избе дымом от зажженного сырого сена и жнива. Его смерть была всеми оплакана. Это был главный камень преткновения на пути дома Годуновых, хотя еще многие подверглись подозрению и постепенно разделили эту участь.

Я был огорчен, увидев, какую ненависть возбудил в сердцах и во мнении большинства князь-правитель. Им его жестокости и лицемерие казались чрезмерными. Однажды он вышел через задние ворота со мной и немногими из своих слуг, не считая его сокольничих, посмотреть охоту его кречетов на журавлей, цапель и диких лебедей. Это поистине царская забава, особенно с их выносливыми ястребами, когда не нужно заботиться о том, что птица убьется, а выбор их большой, и все они совершенны. Нищий монах вдруг подошел к нему и сказал, чтобы он поскорее укрылся в доме, так как не все пришедшие позабавиться его охотой — его истинные друзья. В это время около 500 всадников из молодой знати и придворных ехали якобы для оказания ему почестей при проезде его через город. Он полагал, что никто не должен знать о том, куда он идет, или следовать за ним. Он последовал совету монаха и, устремившись за молодым соколом, спущенным на птицу на другую сторону реки, переправился и ближайшей дорогой поспешил домой, оказавшись у ворот Кремля раньше, чем прибыла эта компания. Я видел, что он был сильно встревожен и рад, что благополучно вернулся во дворец; там его ожидали епископы, князья и другие просители со своими челобитными, причем иные не могли попасть к нему в течение двух или даже трех дней, потому что он пользовался обычно тайным проходом в покои царя. Я просил его оглянуться и выйти к ним на крыльцо. Он сердито посмотрел на меня, будто бы я советовал что-то недоброе, однако сдержался, вышел к ним, приветствовал многих и принял их прошения при громких выкриках: «Боже, храни Бориса Федоровича!» Он сказал им, что представит их челобитные царю. «Ты наш царь, благороднейший Борис Федорович, скажи лишь слово, и все будет исполнено!» Эти слова, как я заметил, понравились ему, потому что он добивался венца. (...)

В это время составился тайный заговор недовольной знати с целью свергнуть правителя, все его замыслы и могущество. Этот заговор он не посмел разоблачить явно, но усилил свою личную охрану. Был также раскрыт заговор с целью отравить и убрать молодого царевича, третьего сына прежнего царя Димитрия, его мать и всех их родственников, приверженцев и друзей, содержавшихся под строгим присмотром в отдаленном городе Угличе. Дядя нынешнего царя Никита Романович — третий, по завещанию царя, из правителей-регентов — был назначен наряду с Борисом Федоровичем, который теперь не хотел терпеть никаких соперников у власти и, как я уже сказал, извел двух других высоких князей. Никита Романович, солидный и храбрый князь, почитаемый и любимый всеми, был околдован, внезапно лишился речи и рассудка, хотя и жил еще некоторое время. Но правитель сказал мне, что долго он не протянет. Старший сын Никиты Романовича, видный молодой князь, двоюродный брат царя Федор Никитич, подававший большие надежды (для него я написал латинскую грамматику, как смог, славянскими буквами, она доставила ему много удовольствия), теперь был принужден жениться на служанке своей сестры, жены князя Бориса Черкасского. Он имел сына, о котором многое услышите впоследствии. Вскоре после смерти своего отца Федор Никитич, опасный своей популярностью и славой, был пострижен в монахи и сделался молодым архиепископом Ростовским. Его младший брат, не менее сильный духом, чем он, Александр Никитич, не мог долее скрывать свой гнев: воспользовавшись случаем, он ранил князя-правителя, но не опасно, как задумывал, и бежал в Польшу, где вместе с Богданом Вельским — главным любимцем прежнего царя и сказочно богатым человеком — и с другими недовольными лицами и в Польше, и в России задумывал заговор с целью не просто свергнуть Бориса Федоровича и всю его семью, но разрушить и погубить все государство, как вы и прочтете на этих страницах позднее. (...)

Правитель отослал свои богатства в Соловецкий монастырь, который стоит на северном берегу моря, близ границ с Данией и Швецией. Он хотел, чтобы в случае необходимости они были там готовы к отправке в Англию, которую он считал самым надежным убежищем и хранилищем в случае, если бы ему пришлось бежать туда. Все эти сокровища были его собственностью, не принадлежали казне, и, если бы было суждено, Англия получила бы большую выгоду от огромной ценности этого богатства. Но он колебался, так как намеревался вступить в союз с Данией, чтобы иметь опору в дружбе и в ее могуществе. Он и его приближенные не смогли ни сохранить, ни устроить этот план в тайне, а возможно, их кто-то предал, и старинная знать стала подозревать меня. Так как все они и духовенство завидовали той милости, которой я пользовался, то они перестали оказывать мне свое дружеское расположение. (...)

Некоторые из моих старых приятелей присылали мне тайком, через нищих женщин, известия, что произошли перемены и что я должен быть настороже. За мной послали. Я вручил грамоты королевы царю, он передал их Андрею Щелкалову, главному чиновнику посольства, моему врагу по милости сэра Джерома Бауса. Слабоумный царь вдруг начал плакать, креститься, говоря, что никогда не давал мне повода для обиды, видимо, он был чем-то встревожен. Меня поспешно увели от него.