Стефан Куртуа - Черная книга коммунизма

В 1961 году на XXII съезде КПСС Хрущев говорил уже не только о жертвах среди коммунистов; он напомнил обо всех жертвах Сталина и даже предложил воздвигнуть им памятник в Москве. Это был явный подступ к черте, за которой пришлось бы затронуть сам принцип режима: монополию партии на абсолютную власть. Памятник никогда не был поставлен. В 1962 году первый секретарь разрешил публикацию Одного дня Ивана Денисовича Александра Солженицына, и не прошло двух лет, как 14 октября 1964 года Хрущев был насильственно смещен со всех своих постов. За этим, однако, не последовало его ликвидации, он тихо умер своей смертью в 1971 году.

Все аналитики признают решающее значение «тайного доклада», резко перечеркнувшего траекторию полета коммунизма XX века. Франсуа Фюре, порвавший в 1954 году с Французской коммунистической партией, писал в связи с этим: «Итак, тайный доклад февраля 1956 года сразу же, как только он стал известен на Западе, решительно изменил статус коммунистической идеи во всем мире. Изобличающий преступления Сталина голос донесся не с Запада, он прозвучал из Москвы, из ее святая святых, из Кремля. Он принадлежал не коммунисту-отступнику, но первому коммунисту мира, главе Коммунистической партии Советского Союза. Вместо того, чтобы вызывать подозрения в предательстве, что происходило с прежними выступлениями экс-коммунистов, он был подтвержден всем авторитетом, каким наделяла партия своего вождя. (…) Могучая власть тайного доклада над умами подтверждается тем, что не нашлось никого, кто осмелился бы его опровергать».

Этот факт тем более парадоксален, что с самого начала многие современники предостерегали большевиков против подобных действий. С 1917–1918 годов внутри социалистического движения противостояли друг другу поверившие в «свет с Востока» и беспощадные критики большевиков. Особенно споры касались методов Ленина: насилия, преступлений, террора. Несмотря на то, что в 20–50-е годы темная сторона большевистского эксперимента разоблачалась множеством свидетелей, жертв и специалистов по изучению режима в бесчисленных статьях и книгах, нужно было дожидаться, пока сами стоящие у власти коммунисты не признают, пусть осторожно и в ограниченных масштабах, эту реальность, чтобы в общественном мнении все шире и шире начало проявляться сознание истинности произошедшей драмы. Признание коммунистов было половинчатым, поскольку касалось только пострадавших товарищей по партии, но все-таки это было признание. Оно снимало обвинение в клевете с прежних свидетельств и явилось первым подтверждением того, что каждый подозревал уже давно: коммунизм стал причиной многих трагедий России.

Руководители «братских партий» не торопились вступать на путь разоблачений. От первооткрывателя Хрущева они сильно отстали: надо было ждать годы, чтобы Коммунистическая партия Китая отделила в политике Мао на «великие заслуги» — до 1957 года — от «великих ошибок» последующих лет. Вьетнамцы увильнули от решения этого вопроса, осудив лишь геноцид, учиненный Пол Потом. Что же касается Кастро, тот вообще отрицал, что под его руководством совершались какие-либо насилия.

До того момента разоблачение коммунистических преступлений было делом либо врагов коммунизма, либо троцкистских или анархистских диссидентов; они не давали особенного эффекта. Желание изобличить преступников было так же сильно у тех, кто спасся от коммунистических убийц, как и у тех, кто вырвался из лап нацистов. Но их слушали плохо или не слушали вовсе. Особенно это относится к Франции, где советский концентрационный опыт затронул непосредственно очень узкий круг людей, таких, например, как насильственно мобилизованные в германскую армию жители Эльзаса и Лота рингии 26. Показания свидетелей, труды независимых комиссий, созданных по инициативе отдельных личностей (как, например, упоминавшаяся выше комиссия Давида Руссе или Комиссия по раскрытию правды о сталинском режиме), тут же перекрывались барабанным боем коммунистических пропагандистов, сопровождаемым трусливым или равнодушным молчанием. Это молчание, следовавшее за краткими вспышками интереса после появления таких неопровержимых свидетельств, как Архипелаг ГУЛАГ Александра Солженицына, или Колымские рассказы Варлама Шаламова, или Смертоносная утопия Пин Ятхая, демонстрирует закоснелость западного общества перед лицом коммунистического феномена. До настоящего времени оно не хотело признавать, что коммунистическая система имеет, по сути, криминальный характер. Своим отказом оно способствовало распространению лжи, в том смысле, как это понимал Ницше: «Отказаться видеть то, что видишь, отказаться видеть что-то так, как оно есть».

Несмотря на все трудности, с которыми сталкивались приступающие к рассмотрению этого вопроса, такие попытки не прекращались. В 20–50-е годы исследования — за неимением более достоверных сведений, тщательно скрываемых советским режимом, — базировались в основном на свидетельствах перебежчиков. Эти свидетельства были спорными для историков, как всякие свидетельские показания. К тому же они постоянно дискредитировались наемными или добровольными адептами коммунизма. Как можно было поверить в 1959 году описанию ГУЛАГа, данному перебежчиком из высших чинов КГБ, которое приводил в своей книге Поль Бартон? Да и что думать о самом Бартоне (настоящее имя Иржи Велтрусский), одном из организаторов Пражского антинацистского восстания 1945 года, принужденном бежать из своей страны в 1948 году? Однако сопоставление его сведений с данными ставших недавно доступными архивов показало, что Бартон в 1959 году был прав.

В 70–80-е годы великий труд Архипелаг ГУЛАГ, а следом Узлы, посвященные революции в России, потрясали умы. Это было потрясение литературой, потрясение гениальностью летописца, раскрывшего всю страшную суть описываемой им системы. Но Солженицын с большим трудом пробивал защитный покров лжи, наталкиваясь на сильное сопротивление; некоему журналисту из влиятельной французской газеты даже пришло в голову сравнить Солженицына в 1975 году с Пьером Лавалем, Дорио и Деа [10] Пьер Лаваль (1883–1945) — французский политический деятель, министр во многих предвоенных правительствах, дважды занимал пост Председателя кабинета министров; некоторое время возглавлял колаборационистское правительство Виши. В 1945 г. бежал вместе с немецкими оккупантами, но был арестован американцами в Австрии и передан французским властям. В том же году расстрелян по приговору суда. Жак Дорио (1898–1945) проделал путь от генерального секретаря Союза коммунистической молодежи Франции (1924) до основателя и вождя фашистской Французской народной партии (1936). Организовал и возглавил «антибольшевистский легион», сражавшийся в составе германских войск на Восточном фронте. Марсель Деа (1894–1955), — в предвоенные годы фашиствующий журналист, выступавший за «умиротворение» Гитлера (статья «Умирать за Данциг?»), член правительства Виши. После разгрома Германии бежал из Франции. (Прим. ред.) , «принимавшими наци, как освободителей». Тем не менее свидетельство Солженицына первым пробило брешь в равнодушии общества, наравне с шаламовскими рассказами о Колыме и книгой Пин Ятхая о Камбодже. Совсем недавно один из ведущих советских диссидентов времен Брежнева Владимир Буковский выступил с еще одним громким протестом (известным под названием Процесс в Москве), требуя осудить действия коммунистического режима на новом Нюрнбергском процессе. Книга Буковского имела заслуженный успех на Западе. Одновременно пышным цветом расцвели и реабилитирующие Сталина публикации.