коллектив авторов - Смех в Древней Руси

А и горя горе гореваньица

а в горе жить некручинну быть

нагому ходить нестыдитися

а и денегъ нету передъ денгами

появилась гривна передъ злыми дни

небывать плешатому кудрявому

небывать гулящему богатому

неотростить дерева суховерхова

неоткормить коня сухопарова

неутешити дитя безматери

нескроить атласу без мастера

а горя горе гореваньица

а и лыкомъ горе подпоясалась

мочалами ноги изапутаны а

я от горя в темны леса

а горя прежде векъ зашолъ

а я отгоря впоченои пиръ

а горя зашолъ впереди сидитъ

а я от горя нацаревъ кабакъ

а горя встречаетъ ушъ пива тащитъ

какъ я нагъ та сталъ насмеялся онъ,

Господину имя рек имя рекъ челом бьет.

И еще тебЪ, господине, добро доспЪю,

Ъхати к тебЪ не смЪю.

Живешь ты, господине, вкупЪ,

а толчешь в ступе.

И то завернется у тобя в пупЪ,

потому что ты добрЪ опальчив вкруте.

И яз твоего величества не боюсь

и впредь тебЪ пригожусь.

Да велЪлъ ты, господине, взяти взаем ржи,

и ты, господине, не учини в нем лжи,

чтобы, господине, мнЪ очи твои радостно видати,

а тебЪ пожаловать: та моя рожь отдати.

Добро тебЪ надо мною подворити,

и в такой старости з голода не уморити,

и тебЪ, господину моему, недостатакъ своих,

что проел,— животишек — не забыти.

И я на тебя к богу плачюся,

что проел я останошною свою клячю.

И ты, господине, на благочестие уклонися,

а нам смилуйся, поплатися!

Милость покажи,

моей бедности конец укажи.

А докуду твоего платежу ждати?

И я а том не тужу

и сам себЪ не разсужу.

А тебя не вЪдаю, как положити и чем тебя одЪти:

шубою тебя одЪти —

и тебЪ опрЪти,

а портным одЪти —

и ты здрожышь,

у нас убежишъ,

и людей насмешишь,

а себя надсадишь.

А челом бы тебЪ ударил гостинца, да нечим,

потому что много к тебЪ послати не смЪю,

и ты все обреешъ,

чести не знаешь.

А мало послати к тебЪ не смЪю,

боюсь тебя: с сердца ушибешь

и гостинец не приимешь.

И ты нам дай сроку ненадолго,

и мы, как здумаем,

и тебЪ, что ни буди, пошлем.

Да пожалуй к нам в гости ни ногою,

а мы тебя не ждемь,

и ворота запираем,

а хлЪбъ да соль у нас про тобя на воротах гвоздием прибита.

И писать было к тебЪ немало,

да разуму не стало.

И ты пожалуй,

на нас не пеняй.

Благих подателю и премудрому наказателю, нашего убожества милосерде взыскателю и скуднаго моего жителства присносущу питателю, государю моему имярек и отцу имярек, жаданный видЪти очес твоих свЪтло на собя, яко же преже бЪ не сытый зримаго и многоприятнаго милосердия твоего Фуников Иванец, яко же прежней рабец, греха же моего ради яко странный старец.

ВожделЪн до сладости малаго сего писанейца до твоего величества и благородия, не простирает бо ся сицево писанейцо за оскудЪние разума моего и за злу фортону сердца моего. Точию pЪx ти: буди, государь, храним десницею вышнаго параклита.

А по милости, государь, своей, аще изволишь о нашем убожествЪ слышати, и я, милостию творца и зижителя всяческих, апрЪля по 23 день, по-видимому, в живых, а 6Ъдно убо и скорбно дни пребываю, а милосердия твоего, государя своего, всегда не забываю. А мнЪ, государь, тулские воры выломали на пытках руки и нарядили, что крюки,

да вкинули в тюрьму, и лавка, государь, была уска,

и взяла меня великая тоска,

а послана рогожа, и спать не погоже.

Седел 19 недель, а вон ис тюрьмы глядЪлъ.

А мужики, что ляхи, дважды приводили к плахЪ,

за старые шашни хотЪли скинуть з башни.

А на пытках пытают, а правды не знаютъ,

правду-де скажи, а ничего не солжи.

А яз имъ божился и с ног свалился и на бок ложилъся:

«Не много у меня ржи, нЪт во мнЪ лжи,

истинно глаголю, воистинну не лжу».

И они того не знают, болши того пытаютъ.

И учинили надо мною путем, мазали кожу двожды кнутом.

Да моим, государь, грехом недуг не прилюбил,

баня дурна да и мовник глуп,

высоко взмахнулъ, тяжело хлыснул,

от слез добрЪ великъ и по ся мЪста болит.

Прикажи, государь, чЪмъ лечить,

а мнЪ, государь, наипаче за тебя бога молить,

что бог тебя крепит, дай, господи, и впредь так творит. Да видЪх, государь, твоего, государя моего имярек, рукописание, прослезихся,

и крепости разума твоего удивихся,

а милосердия твоего у князя Ивана рыбою насладихся, и богу моему за тобя, государя моего, помолихся.

Да от сна вставая и спать ложась, ей-ей всегда то ж сотворяю.

А тЪм, государь, твое жалованье платить,

что за тебя бога молить, да и всяк то говорит: добро-де онъ так творитъ.

Да писал бы, государь, немало,

да за великой смуток разума не стало.

Приклоних бо главу свою до земля, рЪх ти: здравствуй, государь мой, о ХристЪ. Аминь.

Да немало, государь, лЪтъ,

а разума нЪт, и не переписать своих бЪд.

Розванъ, что баранъ, разорен до конца, а сЪд, что овца.

Не оставили ни волосца животца, и деревню сожгли до кола.

Рожь ратные пожали, а сами збежали.

А нынЪ воистинну живем в погребище и кладем огнище, а на ногах воистинну остались однЪ голенища, и обились голенища.

Зритель, государь, сердцам богъ: не оставили шерстинки,

ни лошадки, ни коровки, а в земли не сЪЬяно ни горстки.

Всего у меня было живота корова, и та не здорова. Видит богъ — сломило рогъ.

Да богъ сердца вЪсть — нечего Ъсть.

ВелЪл богъ пожить и не о чем тужить.

А я тебЪ, государю моему, преступя страх,

из глубины возвах, имя господне призвах,

много челом бью.

А о скорбЪх постигших нас не вЪм, что изрещи. ЗрЪние нас устрашает, но мню, и стихия нам зболЪзнует. Не единех бо нас постигоша злая, но и всю страну нашу. Земля, юже видЪл еси благу и населенну, узриши ея опустЪну и напоену кровми святых: пролияша бо ся крови подобно дождеви, и вмЪсто пшеница возрастоша нам терния. Узриши церковь божию сЪтуюшу и дряхлующу и яко вдову совлечену, красота бо ея отъята бысть иноплеменными, паче же нашими воставшими на нас, богу тако изволшу. И узриши грады разорены и пожжены, вдовы и старии сЪтующа и гладом таеми, середняя ж и невЪсты возхищени и обоимани руками чюжих, и младенцы раздробляемы, и самый той царствующий град, яко шипок красен зимою, противными нашими померзаем. Превосходит бо плач нашъ паче Вифлеомскаго плача, тамо бо токмо едини младенцы убиваеми бываху и се число прииде, здЪ же старии и совершении умом и боголЪпныи образом и юннии лъты и образом и всяк возрастъ не пощадън бысть. Превосходит воистинну и Херсонскаго Устиниянова убиения: тамо бо токмо един град страдаше, здЪ же не мала часть вселенныя в запустЪние положись.

Не прогнЪвайся, что не всЪ беды и разорения пишу, не бо умъ мой постигнути или писанию предати возможетъ, да и тебЪ скорбь на скорбь не наложу. Твоя ж и моя вся взята быша без останка.