Алель Алексеева - Тайна царя-отрока Петра II

Варя искоса посмотрела на подругу и вздохнула, то ли удивляясь её характеру и завидуя, то ли думая о своём будущем: как отец посмотрит на отношения её с Петром Шереметевым? Ведь жених и невеста они, отец сватает Кантемира, а ей чуть косящие глазки Петра дороже холодных взглядов Кантемира…

Над Долгорукими сгущались тучи. Но если Иван впал в меланхолию, то Екатерина жила какой-то странной надеждой. На что?

Как-то Иван Алексеевич столкнулся с Натальей у Харитония, возле дворца Юсупова, и — надо же! — навстречу им попалась Екатерина.

Иван спросил:

— Катька, ты как здесь оказалась? Неужто Юсупов пригласил?

— Это моё дело! — резко ответила она. — Не твоего ума это. Лучше скажи, почему ты ко мне так обращаешься?

— А как я должен обращаться?

— Ты что, ополоумел, братец? Я твоя госпожа… пока ещё, — щёки её вспыхнули, она готова была испепелить брата своим возмущением.

— Извините, княжна, — попыталась сгладить разговор Наталья.

— Опять «княжна»? Вы что, забыли? Я — государыня!.. Попомните вы у меня такие слова.

— Да какая ты госпожа? Катя, мы проиграли. Всё — в прошлом, — Иван опустил голову.

— Никогда! — выкрикнула сестра и вскочила в карету, что стояла в переулке.

Иван, словно не было рядом любезной его Наташи, почему-то двинулся прочь.

…Есть женщины ровной судьбы, их минуют беды и рытвины на жизненных дорогах, они ловко обходят стороной ямы, умеют подстелить соломку. Наталья Шереметева была женщиной иной, трудной судьбы. Она рано стала приучать себя к «высокоумию», сиречь — к самообладанию и мудрости, жить так, чтобы верной быть своему предназначению. И ещё ей казалось, что душа — вроде как живое существо, её не можно держать в небрежении. Коли откажется человек от того, к чему предназначена душа его, то и саму душу потеряет…

После разговора с братом Петром Наташу охватило мрачное отчаяние. Брату не нужен её брак — ясно: Долгорукие и Черкасские — враги, однако как мог Иван Алексеевич отказаться от слова? Или разум его помутился, или любовь ненастоящая?.. Знать, правду говорили про него: дерзок, нетвёрд душою, умом своим не живёт…

Одевалась теперь Наталья в чёрное, а делала всё механически. Другие в таких обстоятельствах подвержены гневу, слезам, обиде, пускаются в невиданные предприятия, ищут наперсниц для бесед, клеймят возлюбленного. Она ж, напротив, стала тиха, молчалива. Делала всё по дому, никому не перечила, говорила еле слышным голосом, а с лица её не сходила какая-то странная улыбка.

…Уже кончался март. Снежною кашей покрылись улицы Москвы. Много дней не показывалось солнце, будто ушло навсегда. Сквозь плотные облака лишь угадывался его слабый, рассеянный свет.

Как-то, направляясь к обедне в Никитники, Наталья зачерпнула в ботинок снежной воды. Наклонилась, чтобы сбросить со шнурков снег, как вдруг к ней подбежала собака, борзая, серебристой шерсти. Полетка!.. Медленно подняв голову, Наталья увидела перед собой Долгорукого. Лицо растерянное, небритое, взгляд жадно-виноватый, как у голодной собаки, и шепчет:

— Прости меня, графинюшка, не ведал, что писал… Лихо мне, не знаю, как и быть… Не хочешь — не вяжи свою жизнь с моею, а ежели… — и он замолк.

Князь был жизнелюбив, удачлив, никогда не ведал сомнений, а тут горе легко пригнуло его к земле. Он являл собой полное воплощение своего времени — неустоявшийся, противоречивый, чуткий к случайному желанию, невоздержанный.

Он шептал: «Не вяжи свою жизнь с моею», однако весь его вид говорил о другом: не оставь, без тебя мне погибель!

Лицо её, тонкое, нежное, источавшее терпеливое спокойствие, действовало на него как бальзам. Они стояли, оба высокие, тонкие, посреди улицы, не замечая людей, не сводя глаз друг с друга. И вот уже смута в княжеской душе утихает, черты лица оживают.

В семье его все перессорились, близкие, родные отворачиваются, грубят, а что говорить о царском дворе? Всего месяц назад приближённые, «ласкатели» искали его расположения, а ныне не замечают. Она, только одна графинюшка, лазоревый цветок, глядела терпеливо, ласково, и князь оправдывался:

— Пётр Борисович велел написать мне ту цидульку… А я-то, я-то… да ежели ты согласная венчаться со мною — счастлив буду!..

Она уткнулась головой ему в грудь. И снова поклялись они друг другу в любви и решили немедля венчаться. Как только минует сороковой день кончины Марьи Ивановны.

С того дня юную графиню как подменили. С непонятной, лёгкой улыбкой бродила по дому, всем помогала, всех поддерживала, а по ночам и утрам спала так крепко, что не могли добудиться, — долгие недели, пока ухаживала за бабушкой, почти не отдыхала.

В один из первых дней апреля 1730 года она проснулась, почувствовав на лице свет, когда янтарные солнечные ковры уже легли на пол и стены. Поднялась, помолилась, принарядилась и, довольная, спустилась вниз, к завтраку. Каково же было её удивление, когда увидала она в столовой всех братьев и сестёр, дядю Владимира Петровича и мадам Штрауден…

Откусила кусочек пирожка. Но отчего отвернулся Пётр? И отчего смотрят все выжидающе? Сёстры потупились, не завтракают.

— Отчего не фриштыкаете? — спросила она.

— Дуня, разливайте чай, — приказала гувернантка.

Та дрожащими руками взяла чашку, чашка задребезжала на блюдце.

— Что стряслось-случилось? — удивилась Наталья.

И тут все, кроме мрачно молчавшего дяди Владимира, разом заговорили. Не без труда поняла юная графиня, что речь идёт об императрице, что Долгоруким назначен розыск, что следствие ведут Трубецкой, Юсупов, а главный самый — Бирон, и не иначе как князя Ивана ждёт ссылка в дальнее имение…

— Натальюшка, сердечушко моё! Невенчанные ведь вы! — заплакала Вера. — Не ходи под венец! Как мы без тебя-то?

Сергей, для которого Наташа была как мать, тоже плакал. Пётр пристально смотрел на всех и молчал.

Мадам Штрауден, строгая и прямая, пододвигала всем чашки. Взгляды обращались к Петру, и он наконец проговорил:

— Герцог и герцогиня Курляндские нынче решают всё, от них зависит наша жизнь… Вчерашний день подписала она указ.

— Отчего именно вчерашний, что вчерась сделалось? — в отчаянии металась Наталья.

— Не ведаю, однако первого апреля что-то стряслось, тайна сие есть… Имения княжеские конфискуют…

Государевы предметы, что у Ивана, забрали… И отправят их вон из Москвы. Что станешь делать? Не поедешь же за ним!

— Братушка! Сестрицы!.. Да как же это? Не можно бросать человека в беде!.. Да и свадьба уже решена у нас.

— Что-о? Какая свадьба? — нахмурился Пётр. — Пойдёшь, не считаясь с нами?.. Ноги моей не будет на той свадьбе!

— Помилосердствуй, братушка!

— Так и знай: ни в церкви, ни на свадьбе!