Андрей Андреев - Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века

Иностранные профессора появились в университете с момента его основания. Молодое российское учебное заведение испытывало острую нужду в преподавателях высокого класса, и куратор Шувалов заботился о том, чтобы пригласить в Москву, по возможности, наиболее талантливых европейских ученых. И действительно, в первые годы существования в университете подобрался сильный коллектив иностранных профессоров (как правило, из Германии), таких как Шаден, Дильтей, Маттеи и др., которые оказали большое влияние на развитие университетской науки. К началу 1800-х гг. это поколение практически исчезло, а новых профессоров в условиях изоляции России от Европы в последнее десятилетие XVIII в. не приглашали. Когда Муравьев начинал реформы университета, здесь работало всего 5 профессоров-иностранцев. Старейшим из них был хирург Керестури, выпускник Пештского университета (Венгрия), приглашенный в Московскую медико-хирургическую академию еще в 1762 г. За свою долгую практику он прославился в Москве как искусный врач, лечил директоров университета и с помощью одного из них обосновался на кафедре хирургии медицинского факультета. С 1796 г. в должности экстраординарного профессора французский язык и словесность в университете преподавал аббат Авья де Вате (Aviatde Vatay), служивший до этого воспитателем в доме кн. Репнина. Профессор Гейм, окончивший Геттинген, также отправился в Москву домашним учителем и прошел в университете путь от лектора немецкого языка до профессора истории, статистики и географии Российской империи, а впоследствии — ректора университета. Ф. Г. Баузе, уроженец Саксонии, попал в Россию в поисках счастья и долгое время преподавал в лютеранском училище в Петербурге, пока не был обвинен своими коллегами в каких-то нарушениях, и в 1782 г. перешел в Московский университет, где после смерти Дильтея занял кафедру римского права. Надо отметить, что и Гейм, и Баузе по своему положению в университете в 1800-е гг. были близки к группе старых профессоров и за долгую жизнь в России породнились со страной, ставшей их новым отечеством. Гейм преподавал русскую статистику и географию, читал лекции на беглом, хотя не вполне правильном, русском языке, его часто можно было видеть в обществе профессоров Антонского, Страхова и др. Верность новой родине Гейм доказал и своим поведением во время эвакуации университета в 1812 г., когда занимал пост ректора. Баузе прославился прежде всего своей богатейшей в Москве коллекцией русских древностей, которую он собрал за 30 лет. В его библиотеке находились летописные повести XIII в., Библия Ф. Скорины и другие редкости [104] Клейменова Р. Н. Книжная Москва первой половины XIX в. М., 1991. С. 186. . Как вспоминает И. Снегирев, ему случалось видеть профессора Баузе с Анненским орденом в петлице на «толкучке» между букинистами, торгующего какую-нибудь ветхую книгу. Свои находки Баузе с детской радостью показывал на лекциях студентам [105] Снегирев И. М. Указ. соч. с. 754. . В 1811 г. коллекцию Баузе хотело приобрести университетское Общество истории и древностей российских, но, к сожалению, сделка не состоялась, и дальнейшая ее судьба неизвестна: считается, что это уникальное собрание погибло в пожаре 1812 г.

Еще одним профессором немецкого происхождения, начавшим преподавание в 1790 г., был В. М. Рихтер. Правда, формально его нельзя отнести к иностранцам, поскольку Рихтер родился в Москве в семье лютеранского пастора и учился на медицинском факультете Московского университета. 4 года он провел в Германии, где получил звание доктора медицины. В Москве он занял кафедру повивального искусства и впоследствии активно участвовал в деятельности университетских ученых обществ и повивального института. Его главной работой стала «История медицины в России», первая часть которой появилась перед Отечественной войной.

В 1801 г. после долгого перерыва И. П. Тургенев пригласил в Москву нового иностранного ученого, X. А. Шлецера — сына знаменитого историка. В это время Тургенев налаживал связи с Геттингеном, где преподавал Шлецер-отец, и приглашение его сына воспринималось как проявление уважения к этому имени. X. А. Шлецер начал чтение лекций по всемирной истории и политике.

Таким образом, к 1803 г. еще нельзя говорить о существовании какой бы то ни было группировки иностранных профессоров в Московском университете. Работавшие здесь немцы не играли самостоятельной роли в преподавании и управлении университетом и (за исключением Шлецера) типологически были близки к старшему поколению русских профессоров. За следующие несколько лет ситуация резко изменилась. В 1803–1805 гг. Муравьев пригласил в Москву 11 ученых из Германии. Прибытие новых профессоров обычно происходило следующим образом: ответив на письмо Муравьева положительно, ученые, по представлению попечителя, зачислялись на русскую службу, и им выделялось жалование. Муравьев посылал каждому из ученых определенную сумму денег (до 2 тыс. руб.) на путевые расходы — эти деньги также помогали профессорам завершить все дела, удерживающие их в Германии (например, издание своих печатных трудов и т. д.). Приехавшие в Москву профессора немедленно получали свое жалование, накопившееся со времени поступления на службу, что давало им начальные средства на обустройство в Москве. Этот порядок, заведенный Муравьевым, был выгоден иностранным ученым, но вызывал в дальнейшем нарекания со стороны Министерства народного просвещения и в конечном итоге был отменен, и даже покидающих Россию прежде двух лет службы профессоров обязывали возвращать путевые деньги, что было им весьма затруднительно [106] Сборник распоряжений по министерству народного просвещения. СПб., 1866. Т. 1, распоряжения от 27.02.1808 и 16.08.1810. // 4- 1413 .

Новые профессора, заметно отличаясь от уже работавших в Московском университете иностранцев, обладали определенными общими чертами: все они принадлежали к единой германской научной школе, сложившейся в это время и имевшей своими центрами Геттинген, Лейпциг, Виттенберг, Кёльн, Галле, Иену и другие университетские города. В таком выборе профессоров сказались симпатии Муравьева к научной среде протестантской Германии, давшей образец и для университетского устава 1804 г. Четверо приглашенных преподавали в Геттингене, многие другие учились там — что неудивительно, поскольку основным посредником Муравьева на переговорах с учеными был геттингенец Мейнерс. Следует, однако, задаться вопросом: насколько оптимальным был выбор Муравьевым иностранных профессоров? В какой степени этот выбор оправдал себя впоследствии? Существует, например, такой отзыв Николая Тургенева, сначала учившегося в Московском университете (1807–1808 гг.), а затем оказавшегося в Геттингене и имевшего возможность сравнить уровень преподавания. Восхищаясь лекциями своих любимых геттингенских профессоров политической экономии и истории, он восклицает: «Ах, когда бы вместо Штельцера, Гофмана и им подобных выписали к нам Геерена, Сарториуса и подобных им\ Тогда бы можно было Муравьеву похвастаться своим выбором. Но… к ним также бы (мало) ходили слушатели». По его мнению, на одну вводную лекцию Геерена, посвященную русской истории, можно променять все лекции его пансионского учителя профессора Черепанова. «Говорят, что Сарториуса приглашали к нам в Москву — какая разница, если бы вместо Шлецера имели мы Сарториуса» [107] Тургенев Н. И. Указ. соч. С. 362, 372. .