Андрей Андреев - Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века

С этим сообщением интересно сравнить свидетельство Свербеева: «Ученик Вольфа, соученик Канта, философ Андрей Михайлович Брянцев, чуть ли не 80-летний старик, в голубом своем кафтане, со стоячим воротником и перламутровыми большими пуговицами, с седыми волосами à la vergette , при косе восходил на кафедру ровно в 8 часов утра, следовательно, зимой при свечах, и преподавал нам неудобоисследуемую пучину логики и метафизики. Он всецело принадлежал какому-то допотопному времени, объяснял нам свои премудрости в сухих выражениях, недоступных нашему пониманию. Его ученая терминология была латино-германская; его наука была нещадно сухая и схоластическая; даже русский язык был испещрен какими-то старинными словами, оскорблявшими наш слух». Правда, тут же Свербеев замечает, что «покойный М. А. Дмитриев, занимавшийся целую жизнь философией, говорил о Брянцеве, что сам всеразрушающий Кант не отрекся бы признать в своем соученике брата во философии» [212] Московский университет в воспоминаниях современников. М., 1989. С. 68–69 .

По поручению Муравьева Брянцев перевел в 1804 г. учебник Фергюссона и заслужил за это награду императора. Этот и другие распространенные учебники нравственной философии — Мабли, Демутье, переведенные в 1803–1807 гг. [213] Клейменова Р. Н. Издательская деятельность Московского университета в первой четверти XIX в. // Книга: Исследования и материалы. Сб. 43. М., 1981. С. 80. , были заметным шагом вперед по сравнению со схоластическим преподаванием конца XVIII в., в основном за счет углубления христианской этики.

Философские взгляды Брянцева характеризует его речь «О всеобщих и главных законах природы», произнесенная в торжественном собрании 1799 г. Он указывает, в соответствии с метафизикой Лейбница, три основных свойства природы: закон непрерывности (отсутствия пустоты), закон бережливости (или полезности всего сущего) и закон всеобщего сохранения, следующий из онтологического доказательства существования Бога. Считая большинство законов природы, как и цель всего сущего, непознаваемыми, Брянцев говорит, однако, что философы должны извлекать эти законы не только из чистого умозрения, но как результат «испытания природы».

Собственно нравственную философию, а также церковную историю в университете читал М. М. Снегирев, воспитывавшийся в Троице-Сергиевой лавре под руководством митрополита Платона, близость к которому он сохранил и впоследствии. Лекции Снегирева были «приятны по ясности и легкости в объяснении» [214] Биографический словарь профессоров и преподавателей имп. Московского университета. М., 1855. Т. 2. С. 421. , однако это не уберегало его от многочисленных насмешек студентов за его замкнутость и неловкость в поведении. Е. Ф. Тимковский относит Снегирева к тем профессорам, к которым являлись лишь «по долгу учености», и пишет: «Мог ли студент охотно вступить в предмет философии, когда его профессор, в треволнении изъявления предмета не так близко знакомого, опрокинулся со стулом на пол с высокой кафедры при язвительной улыбке слушателей. К сугубому уничижению, на другой день на той же кафедре, к сведению самого г. преподавателя, явилась довольно пошлая эпиграмма в следующих двух стихах: Профессор <���Снегирев> философ между нами / Чтоб это доказать, стоял здесь вверх ногами» [215] Тимковский Е. Ф. Воспоминания // Киевская старина. 1894. № 4. С. 4. .

В 1807 г., также по инициативе Муравьева, в университетской типографии вышел перевод учебника Ф. Рейнгарда «Система практической философии», отражавший содержание его курса лекций. Занятия у Рейнгарда имели значительное влияние на воспитанников университета. Их с благодарностью вспоминали Чаадаев, Якушкин, Н. Тургенев и многие другие. В 1805–1806 гг. Рейнгард выпускал литературный журнал «Аврора» вместе с Я. Десангленом (в будущем всесильным управляющим делами в Министерстве полиции, который начинал скромным учителем немецкого языка при университете), что позволяет говорить об участии профессора в литературном процессе того времени.

Как сообщает мемуарист, Рейнгард, в отличие от большинства профессоров, читавших лекции в немецкой манере, т. е. не обращая внимания на слушателей и не общаясь с ними, заставлял студентов после каждого занятия делать краткий письменный обзор услышанного, который студенты обсуждали вместе, дома у Рейнгарда. Это отпугнуло многих нерадивых, зато оставшиеся сблизились с профессором еще теснее [216] А. Д. Боровков и его автобиографические записки // Русская старина. 1898. № 9. С. 562. .

Предметом рассмотрения в курсе практической философии Рейнгард считает систему нравственности, которую понимает как основанную «на идее первоначального морального закона, а следовательно… на идее первоначально существующей в человеке законодательной способности, называемой практическим разумом» [217] Рейнгард Ф. Система практической философии. М., 1807. С. XVI. . Моральный закон у Рейнгарда соответствует кантовскому категорическому императиву. Подобно Канту, он рассматривает общественный порядок как результат противоборства свободной воли и чувственной натуры, отдельного человека и понудительной силы общественных законов. Эти законы должны выводиться с помощью разума посредством морального суждения. На них строится теория права, должностей и общественных учреждений. При изложении материала Рейнгард пользуется различными мнениями философов — от стоиков до Канта и Лейбница. Он присоединяется к распространенному в Германии начала XIX в. критическому взгляду на идеи французского Просвещения, считая, что теория Руссо «сама рушится, как скоро за основание гражданского общества примется идея первоначального закона вместо идеи первоначального договора». Практический характер философии Рейнгарда виден в большом количестве советов, аксиом поведения, которые должен усвоить человек, находясь в обществе, как, например: «каждый из нас должен уважать характер как в самом себе, так равно и в других; с другой стороны, каждый из нас по своей натуре и по моральному закону может требовать от других уважения к своему характеру» [218] Там же. С. 51. .

Многие студенты тепло вспоминали и о занятиях с профессором римского права Ф. Баузе, еще до начала его тяжелой болезни. Живя долгое время в России, Баузе, кроме своего увлечения коллекционированием русских древностей и чтения лекций, всерьез занимался историей российского просвещения и словесности. В 1796 г. в торжественном собрании Московского университета он прочел речь о состоянии просвещения в России до Петра I — первый опыт исследования такого рода, который затем несколько раз перепечатывали журналы, предпринятый с целью «избавить Россию от долговременной ненависти и нареканий иноземцев, воздать каждому веку должное по заслугам, наконец, ознакомить с началами Русского просвещения сего времени». Баузе критикует сочинения иностранцев, распространявших в Европе ложное мнение об уровне российского просвещения, как основанное на домыслах: «Я писал, не полагаясь доверчиво ни на кого, все сочинения, которыми я пользовался и которые цитировал, лежали у меня перед глазами». Выделяя начало просвещения на Руси во времена св. Владимира, Баузе подчеркивает преемственность политики сближения с Европой у Петра I от предыдущих царей, в т. ч. Ивана Грозного [219] Биографический словарь профессоров и преподавателей ими. Московского университета. М., 1855. Т. 1. С. 84–86. .