Андрей Андреев - Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века

Два года приносят Мерзлякову и удачу и горе. Состоялась долгожданная поездка в Петербург („это драгоценнейшее время всегда вспоминает он!..“ [249] См. черновик автобиографии Мерзлякова, РО РНБ, ф. 588, ед. хр. 275, л. 2. ), но обосноваться там надолго не удалось, а затем умирает Муравьев, и с ним все надежды на быстрое продвижение по службе. Профессор должен остаться в университете. Правда, своим обиходным поведением он выделяется из других ученых. Он фрондирует своей поэтической небрежностью, часто не посещает лекции и в быту легко переходит грань, которая отделяет условность ученых манер внутри университета и вне его: Н. Тургенев упрекает Мерзлякова за то, что он „в кофейной говорит как на кафедре“. Поэтическая натура более всего сказывается на лекциях Мерзлякова, где он выступает как вдохновенный импровизатор. Живший на пансионе у профессора Свербеев вспоминает эти занятия в 1813–1815 гг.: „Сколько раз случалось мне, почему-то его любимцу, прерывать его крепкий послеобеденный сон за полчаса до лекции; тогда второпях начинал он пить из огромной чашки ром с чаем и предлагал мне вместе с ним пить чай с ромом. „Дай мне книгу взять на лекцию“, — приказывал он мне, указывая на полки. „Какую?“ — „Какую хочешь“. И вот, бывало, возьмешь любую, какая попадется под руку, и мы оба вместе, он восторженный от рома, я навеселе от чая, грядем в университет. И что же? Развертывается книга, и начинается превосходное изложение. Какого бы автора я ему ни сунул, автор этот втеснялся во всякую рамку последовательного его преподавания; и басня Крылова, если она подвернется, не мешала Мерзлякову говорить о лиризме, когда в порядке, им задуманном, нужно было говорить о лириках“ [250] Московский университет в воспоминаниях современников. С. 66. .

Преподавание истории в Московском университете в первое десятилетие XIX в. было довольно слабым. Среди объективных причин, приводивших к этому, можно назвать еще недостаточную разработанность основных тем русской истории, которая фактически только создавалась под пером Карамзина. Профессоров, знавших всемирную историю на достаточно высоком уровне, в университете не было. В 1803–1804 гг. в числе публичных лекций X. А. Шлецер прочитал курс истории европейских народов до Карла V по введению, написанному английским историком Робертсоном к своему труду о Европе XVI в., однако в следующем году эти лекции прекратились. Основным же пособием по истории Европы был немецкий учебник Шрекка „Древняя и новая Всеобщая история“, переведенный и изданный в Москве только в 1814 г. профессором Н. Е. Черепановым. Этот профессор на протяжении двух десятков лет вел занятия всемирной истории в Московском университете и Университетском благородном пансионе, вызывая бесчисленные нарекания студентов за косноязычие и безграмотность в изложении предмета. „Профессор всеобщей истории Никифор Евтропиевич Черепанов был бичом студенческого рода. Он умерщвлял в нас всякое умственное стремление к исторической любознательности, будучи сам воплощенной скукой и бездарностью. И такого-то профессора в коротко обстриженном рыжем парике, в коричневом полинялом фраке, в пестром жилете, в желтых панталонах с пятнами, немытого и с небритой бородой, обязаны мы были слушать в послеобеденное время с 2-х часов до 4-х без перерыва. Такую пытку пришлось мне выдерживать целые два года и прослушать бессвязные его сказания об Ассирийской, Вавилонской, Мидийской и Персидской монархиях с самыми сухими подробностями и в непонятном переводе древних историков“ [251] Там же. С. 69. // 6- 1413 .

Преподавание российской истории, географии и статистики с 1786 по 1821 г. вел профессор И. А. Гейм. Его основные интересы также были далеки от истории. Гейм читал курсы коммерческих наук, землеописания (географии), статистики российской и главнейших государств и даже нумизматику (по богатейшей университетской коллекции монет). Свой искренний интерес к экономическим и торговым наукам он умел передать студентам, а в 1815 г. Н. Тургенев прислал Гейму как первому своему наставнику экземпляр напечатанного „Опыта теории налогов“, впрочем не вызвавшего одобрения учителя [252] Третьяков М. П. Императорский Московский университет (1799–1830) // Русская старина. 1892. Т. 75. С. 106. .

Свою лепту в преподавание истории в этот период внес и М. Т. Каченовский, читавший с 1808 по 1810 г. последовательно три периода русской истории (с древности до Ивана III). Оценивая преподавательскую деятельность Каченовского тех лет, не удается отметить в его взглядах оригинальность или последовательность в построении своей системы. За образец для подражания он выбирает труды Шлецера, близко следуя его изложению; в этом же духе написаны и статьи по истории в „Вестнике Европы“. По свидетельству П. И. Голенищева-Кутузова, за буквальное следование Шлецеру упрекал Каченовского И. Т. Буле, всячески подчеркивавший значение трудов „первого и славнейшего из российских историков“ Карамзина. Истоки ревности Каченовского к Карамзину, вызвавшей известные нападки на Историю Государства Российского в „Вестнике Европы“, можно видеть еще в университетском противостоянии друзей и соперников историографа, о котором шла речь в предыдущей главе.

Указанное состояние исторической науки в Московском университете начала XIX в. нашло свое отражение и в характере деятельности Общества истории и древностей российских. Основанное в марте 1804 г., оно стало первым научным обществом при университете. Предыстория его основания такова: в 1802 г. в Геттингене под редакцией A. JI. Шлецера впервые появился в печати основной источник сведений о начальных годах русского государства — Повесть временных лет. Это издание было отмечено благодарным рескриптом Александра I, Шлецер был награжден орденом св. Владимира 4-ой степени, получил российское дворянство и тогда же предложил Александру увековечить свое царствование выпуском полного свода всех сохранившихся древних летописей, чему сам Шлецер готов был оказывать посильную помощь. Идея понравилась императору, и он поручил Завадовскому организовать для этой цели научное общество, а министр передоверил это поручение Муравьеву и находящемуся под его ведением Московскому университету. Если Завадовский, считавший, согласно отзывам современников, что русская история приятна от начала просвещения при Петре I, а до того — скучна и бессмысленна, едва ли подходил для основания такого общества, то в лице Муравьева предложение Шлецера встретило горячего сторонника, искренне интересовавшегося русской историей, сановного покровителя Карамзина. Для Муравьева Карамзин был тем человеком, который пишет историю, а новое общество должно помогать этому процессу, собирая и обрабатывая материал.