Андрей Андреев - Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века

Обеспокоенность Европы и России ростом студенческого движения особенно выросла после убийства в 1819 г. немецкого писателя и драматурга А. Коцебу, находившегося на русской службе, которого студенты обвиняли как «душителя немецкой свободы». Австрийский канцлер, князь Меттерних собрал в богемском городе Карлбад (совр. Карловы Вары) съезд немецких князей, на котором были приняты решения по дальнейшим мерам в отношении университетов, ратифицированные 1 сентября 1819 г. немецким бундестагом (т. н. «Карлсбадские конвенции»). Главной целью этих решений было подавить студенческое движение, поставить под контроль деятельность прессы и профессоров, подчинить управление университетами правительству. В университетах запрещали политические собрания, а студенческие объединения могли осуществлять свою деятельность только по специальному разрешению. Высший надзор за каждым из университетов должен был выполнять специально назначенный от имени соответствующего княжества «комиссар». Карлсбадские конвенции действовали до 1848 г. и, тем самым, на период в тридцать лет законодательно ограничили автономию немецких университетов. В то же время нельзя не заметить, что в условиях дробления Германии на мелкие государства эти, как и любые другие решения немецкого бундестага, носили скорее рекомендательный характер и, в целом, не слишком отразились на внутренней жизни университетов, хотя, действительно, привели к спаду студенческого движения [487] Geschichte der Universität in Europa/Hrsg. von W. Rüegg. Bd. 3. Vom 19. Jahrhundert zum Zweiten Weltkrieg (1800–1945). München, 2004. S. 232–233. .

Ответные действия российского Министерства народного просвещения также происходят на рубеже 1810—1820-х гг., причем начинаются с Дерптского университета как наиболее тесно связанного с Германией. В июле 1818 г. его попечитель К. А. Ливен обратился в министерство с представлением, в котором указывал на действительно существующую проблему: хотя прежние постановления министерства и предписывали учитывать только дипломы отечественных университетов при приеме на российскую службу, но остзейские студенты обходили это положение тем, что «пробыв несколько месяцев, год или полтора в отечественном университете, едут в иностранные, а потом возвращаются опять в Дерптский, чтобы прожить в оном токмо узаконенное время, не пользуясь должным учением». Ливен полагал, что студенты, учившиеся за границей, вредят его университету, ибо «привозят с собою худые нравы и злоупотребления и… тем дают повод к великим беспорядкам и неустройствам» [488] Сборник постановлений… Т. 1. С. 1190. .

Характеристики эти имели первоначально, по всей видимости, чисто дисциплинарный оттенок, но последующее обсуждение сразу перевело их в политическую плоскость. Князь А. Н. Голицын высказался за полный запрет принимать в российские училища студентов, побывавших за границей. «Опыт доказал, — говорил министр, — что бывающие в иностранных университетах студенты действительно привозят с собой весьма часто развратные нравы, дух своеволия и безбожничества… производят вредные влияния, составляют тайные сотоварищества». В итоге, по настоянию Голицына, 4 августа 1818 г. было принято постановление, включавшее формулировку о том, что «молодые люди, посвятившие себя наукам, не должны начинать оных в иностранных университетах, но непременно в одном из отечественных и оставаться в оном три года беспрерывно» [489] Там же. С. 1193. .

Хотя основной текст постановления был посвящен именно Дерптскому университету, Голицын вкладывал в него универсальное содержание, по сути вообще запрещавшее российским подданным получать высшее образование за рубежом, кроме как после окончания отечественного университета. Тогда, в 1818 г. эта трактовка была оспорена Сенатом, указавшим на невозможность, «чтоб лишались российские подданные свободы обучаться в иностранных государствах или, чтоб, вступив для наук в какой-либо из российских университетов, не в праве были выбыть из оного прежде окончания полного курса». Не поддержал Голицына в то время и император Александр I. Но уже спустя полтора года к обсуждению этого вопроса вернулись еще в более жесткой форме.

Инициатором теперь выступил сам император, обративший внимание на большое число своих подданных из остзейских провинций, обучающихся в Германии, и особенно в Гейдельбергском университете, который «известен по вольнодумству и мятежным правилам наставников и по буйству и развращению питомцев». Последняя фраза из уст императора тем интереснее, что показывает эволюцию его взглядов, поскольку еще в 1815 г. сам Александр I благосклонно посетил Гейдельбергский университет, старейший в немецких землях, и был торжественно принят там профессорской корпорацией [490] Dittenberg Fr. Die Kaiser in Heidelberg. Heidelberg, 1815. S. 60; Neubauer H. Alexander I in Heidelberg — 1815 // Russland und Deutschland / Hrsg. U. Liszkovsky. Kieler Historische Studien 22. Stuttgart, 1974. S. 160–170. . Теперь же из Гейдельберга, по мнению императора, исходила опасность для России. Вопрос, как спасти «юношество от окружающей его заразы и предохранить подданных от пагубного ее влияния», был поставлен в Комитете министров 20 апреля 1820 г. Мнение Комитета сформировал А. Н. Голицын, опять обобщивший проблему: «Удаление из Гейдельберга тех, кто теперь там находится, не положит предела в будущем, а известно, что и в тех германских университетах, в которых наставники не осмеливаются явно преподавать слушателям своим правил мятежа, втайне внушают то же, и нельзя ручаться, что при общем духе, господствующем в германских университетах те же самые обстоятельства, которые ныне встретились в Гейдельберге, не повторились бы в другом университете, и потому в какой бы из тамошних университетов ни были перемещены русские студенты, везде должно ожидать одинаковых последствий» [491] РГИА. Ф. 1263. On. 1. Ед. 205. Л. 197 об. . Поэтому Комитет предложил отозвать российских подданных из всех германских университетов, а в качестве «предлога довольно благовидного» объявить, что отечественные университеты «достигли уже той степени совершенства, при которой нет никакой нужды русскому юношеству обучаться в иностранных училищах». Возникший было вопрос, как быть с казенными стипендиатами, заканчивающими образование в Германии перед вступлением на кафедру, был передан на полное усмотрение Голицына.

Мнение Комитета не было сразу утверждено Александром I, испугавшимся его радикализма и неизбежной негативной реакции европейского общественного мнения. Решение, сообщенное императором в декабре 1820 г. управляющему Министерством внутренних дел В. П. Кочубею для передачи рижскому генерал-губернатору Ф. Ф. Паулуччи, сводилось к запрету обучения в Иенском, Гейдельбергском и Гиссенском университетах (сам Паулуччи добавил сюда еще и Вюрцбургский), причем запрету негласному, без особого указа, который Паулуччи предписывалось выполнять «через дружелюбные внушения родителям». В Министерстве духовных дел и народного просвещения об этом решении узнали только в июле 1822 г., и тогда уже Голицын не преминул превратить его в постановление, которое вышло 22 февраля 1823 г. и запрещало всем российским подданным учебу в указанных университетах. Важно отметить, что Александр, давая свое согласие на этот запрет, сказал, что «не имеет намерения заграждать юношеству вход во все университеты Германские», и не считает опасными университеты Пруссии и Ганновера. Тем самым, симпатии императора оказывались на стороне Гёттингена, а также только что основанного мудрой «попечительностью своего правительства» Берлинского университета, т. е. лежали в русле направления университетского развития, заданного политикой В. фон Гумбольдта.