Джайлз Макдоно - Последний кайзер. Вильгельм Неистовый

Сам Гертлинг, кстати сказать, был вовсе не рад оказанной чести и мягко отклонил предложенный ему пост. Поиск подходящей кандидатуры продолжался. Думали о Бернсторфе, который очень хорошо проявил себя в качестве посла в Вашингтоне. За него выступали и Бетман, и Валентини, но для военного лобби он был неприемлем: Бернсторф был противником подводной войны. В конце концов, как-то почти случайно всплыла кандидатура Михаэлиса. Бетман никак не мог предположить, что ему на смену придет именно этот чиновник не слишком высокого положения. Собственно, если верить Бюлову, который в данном случае излагает историю назначения нового канцлера с чужих слов, все произошло совершенно случайно: после ухода Бетмана адъютанты кайзера, собравшись в Мраморном зале Берлинского замка, принялись непринужденно обсуждать, кто мог бы стать канцлером. Вдруг встрепенулся Плессен: «Я знаю! Не помню точно, как его зовут, кажется, Михель или что-то вроде того. Он занимается хлебопоставками и недавно хорошо сказал: что проткнет шпагой любого, кто будет саботировать это дело». В разговор вступил Валентини: «Его зовут не Михель, а Михаэлис. Он специалист не по хлебным делам, он — помощник статс-секретаря в прусском комиссариате по гражданским делам. И никого он проткнуть не грозился — просто заявил, что у него достаточно юридических полномочий и он без колебаний использует их в случае необходимости. Но сделать его канцлером — что ж, не такая уж плохая мысль…» Оказалось, что Михаэлиса знают в ОХЛ и имеют неплохое мнение о нем. Это все и решило.

Михаэлис был вызван во дворец. Разговора не получилось. Вильгельм явно не знал, что сказать своему шестому канцлеру и между прочим первому, который не имел никакого, даже чисто декоративного, военного чина. Мнение Вильгельма свелось к тому, что он вроде бы производит впечатление разумного человека. Для главы правительства характеристика, пожалуй, несколько скромная. Первое, с чем предстояло столкнуться новому канцлеру, было растущее движение за прекращение войны и заключение мира.

С уходом Бетман-Гольвега роль Вильгельма в последующих событиях стала номинальной. Никто не обращал на него внимания. Даже когда он в феврале 1917 года неожиданно объявил целью войны ликвидацию власти евреев и масонов, это не произвело особого впечатления. «Последнее слово было за командованием армией и флотом». Дипломат Бернсторф, которому принадлежит эта оценка, полагал, что такое положение явно противоречило заповедям Клаузевица, который считал, что война — это продолжение дипломатии и она не должна приобретать самодовлеющего характера. Увы, война в «философии жизни» Людендорфа трактовалась в постдарвинистском смысле — как битва за расовое господство, имела своих приверженцев на всех уровнях государственной машины рейха. Вильгельм был, подчеркивал Бернсторф, «кайзером мира». Он стремился решать все вопросы дипломатическим путем, но позволил превратить себя в марионетку: «Его величайшей ошибкой периода войны было то, что он не решался вмешиваться там, где это было необходимо, слишком уступал мнению других, слишком часто отказывался от роли вождя нации (хотя тщательно заботился о том, чтобы выглядеть именно в таком качестве)».

В июле 1917 года английские родственники официально поменяли название своей династии; отныне она стала Виндзорской. Таким образом, они разорвали последнюю нить, связывавшую их с прежней родиной. Кайзер только пожал плечами: ну, что там еще придумают «виндзорские проказницы», которые все равно останутся «саксен-кобург-готскими»? Спустя месяц известный нам герцог Кобургский Чарльз Эдвард совершил аналогичный акт, отказавшись от своих британских титулов.

Папа римский решил наконец публично выступить с официальным мирным планом, который содержал семь пунктов, главный из них заключался в отказе от территориальных приобретений. Французы и англичане его проигнорировали, сочтя прогерманским. Возможно, папа Бенедикт действительно симпатизировал «центральным державам»: немцы обещали ему, что после поражения Италии они восстановят папский суверенитет над всем Римом.

Кронпринцу Вильгельму не понадобилось много времени, чтобы невзлюбить нового канцлера. По мнению Вилли, Михаэлису «не хватало твердости». Тем не менее кронпринц, очевидно, понимая, что продолжение войны может стоить ему короны, был не против скорейшего заключения мира. Он советовал отцу не упускать никаких шансов на прекращение военных действий, и первую возможность он видел на Востоке — в виде сепаратного мира с русскими.

Осенью 1917 года Вильгельм отправился в Константинополь. На границе его встретил недавно назначенный посол Бернсторф. По пути к Босфору он напомнил кайзеру о его предыдущем визите в столицу Порты, а Вильгельм вспомнил, как неодобрительно отнесся к идее визита Бисмарк. История подтвердила, что прав был он, Вильгельм, а не многоопытный канцлер. Как пишет Бернсторф, «кайзер особо подчеркнул, что никогда не забудет, что именно турки остались на его стороне в момент, когда все его кровные родственники сговорились против него». Правители Порты устроили кайзеру пышный прием, желая продемонстрировать достижения своего режима. В сопровождении Лимана фон Сандерса, который теперь имел звание паши, Вильгельм посетил места недавнего Дарданелльского сражения, прошелся по старому городу. Его слегка шокировали роскошь и изобилие блюд. Он выразил недовольство чрезмерно большим количеством приглашенных на прием в величественном здании германского посольства и расходами на возведение скульптуры Георга Кольбе на территории летней резиденции посла в местечке Ферапия.

В сентябре 1917 года в Германии при самом активном участии Тирпица была образована Партия отечества, собравшая в своих рядах аннексионистов разных мастей. В нее хотел вступить и принц Вильгельм — ее членами стали многие его старые приятели-пангерманцы, — однако Гинденбург с Людендорфом убедили его не делать этого. Кронпринц по-прежнему хотел прекращения войны. Он не желал руководствоваться девизом «победа или смерть», он хотел унаследовать трон. «Миролюбие» принца подпитывалось импульсами, которые исходили, с одной стороны, от австрийского министра иностранных дел Чернина, который ждал реакции на свои проекты, а с другой — от рейхстага, в котором были сильны антивоенные настроения. Кронпринц сочинил меморандум для Чернина, а тот ознакомил с содержанием документа императора Карла и его супругу Зиту. Это было неразумно. Меморандум, в конце концов, оказался на столе французского премьера Александра Феликса Жозефа Рибо.

Кронпринц проявил то ли смелость, то ли глупость, поделившись своими мыслями о желательном окончании войны с ОХЛ. «Диктаторы-молчальники» не захотели его слушать. Кронпринца ждал суровый выговор, который он смиренно принял. Его реакция на ответное послание Чернина от 20 августа уже полностью соответствовала линии ОХЛ: Эльзас-Лотарингия — это неотъемлемая часть Германии, не может быть и речи о возвращении ее Франции, тем более что официальная позиция правительства гласит: мир без территориальных уступок. Именно в таком духе кронпринц выступил на имперском совете, состоявшемся в Беллевю 11 сентября. Ему все меньше нравился Михаэлис, которого, кстати, никак нельзя было назвать поклонником демократии. 23 октября вновь встал вопрос о новом канцлере, и снова речь шла о Бюлове, и, как и прежде, Вильгельм со своим окружением наложили вето.