Джайлз Макдоно - Последний кайзер. Вильгельм Неистовый

«У солдат — удивленный вид, у духовенства на лицах улыбки, фельдмаршал Блюменталь несет штандарт через плечо, как коромысло, оживленно обсуждая что-то с рядом идущим. Просто мороз по коже идет. Кайзер сохраняет приличествующую случаю серьезность и достоинство… И Мольтке несет свой маршальский жезл как следует».

Процессия проследовала через парк к Фриденскирхе. Траур не затянулся. Через неделю после смерти Фридриха Фридрихскрон стал вновь Новым Дворцом, и Вильгельм предложил матери освободить помещение.

Вильгельм желал стереть из истории 99 дней Германии, когда кайзером был его отец. В этом он следовал совету Бисмарка; тот не хотел, чтобы вокруг имени Фрица возникли какие-либо легенды в духе того, «как все было бы хорошо, если бы не преждевременная смерть». Такие мысли бродили, надо сказать, среди приятелей усопшего и его военного окружения, им был не чужд, к примеру, Юлиус Мольтке. Вильгельм решительно возражал; по его мнению (которым он поделился с Эйленбургом), «нельзя сказать, что Бог оставил Пруссию, выбросив из анналов истории эру Фридриха и его супруги».

Отношение Вильгельма к матери (только что приведенное высказывание — это тоже характерный штрих) создало ей некий ореол мученицы. Немало книг посвящено сочувственным описаниям преследований, которым ее подвергал бессердечный сын. Многие авторы, однако, вынуждены были признать, что у Вильгельма и Викки было много общего. Можно привести мнение поклонника Викки, Зекендорфа, высказанное им Бюлову: «Трудно найти двух человек, более похожих друг на друга, чем императрица и ее старший сын. Разница разве лишь в том, что он в брюках и с саблей на боку, а она одета в платье и носит вуаль». Он унаследовал от нее хорошую память, отсутствие снобизма, открытость, непосредственность, подверженность резким сменам настроений, переоценку своей личности и не в последнюю очередь немалые интеллектуальные способности при недостатке настоящей мудрости. Вильгельм и сам осознавал эту своеобразную близость между собой и матерью (последняя в отличие от него никогда об этом не говорила). В беседе с послом Великобритании Эдвардом Малетом в 1889 году он сказал достаточно определенно: «У моей матери и у меня характеры одинаковые: то же английское упорство, одна английская кровь течет у нас в жилах. Поэтому, если мы даже в чем-то соглашаемся, все равно трудности остаются».

Мари фон Бунзен, близко общавшаяся с Викки в период ее вдовства, пришла к выводу, что в ней к этому времени не осталось никаких чувств к детям. Она считала, что Вильгельм ничего не унаследовал от характера матери, но в нем было много от «не вполне нормальных предков». «В нем нет ничего от меня, зато много — от Фридриха Вильгельма IV; сам он считает, что похож на Фридриха Великого; а на самом деле — на царя Павла», — писала Викки. Видимо, больше понимания проявила в отношении Вильгельма его бабка, королева Виктория. После похорон Фрица она отправила внуку письмо, содержание которого говорило о ее намерении как-то примирить рассорившихся членов семьи Гогенцоллернов. Она писала, в частности: «Позволь мне обратиться к тебе с просьбой быть помягче с твоей бедной мамой — даже если она иногда будет проявлять раздражительность и несдержанность. Это не ее вина: подумай, сколько ей пришлось вытерпеть за эти месяцы неопределенности и агонии — все эти бессонные ночи и всякое такое. Так что не придавай этому значения. Я так хочу, чтобы у вас все было хорошо, поэтому и пишу так откровенно». Виктория рассматривала отношения двух стран как семейное дело, но такой подход имел свои недостатки. Сам Вильгельм тоже был склонен к такому подходу, но тем не менее чувствовал себя задетым патерналистской позицией королевы, которая относилась к нему как к внуку, а не как к германскому императору. Обстоятельства смерти Фрица и кампания в британской прессе в защиту «бедной вдовы» вызвали существенное охлаждение от ношений между Великобританией и Германией.

В мемуарах Вильгельм писал, что в начале своего правления он «был преисполнен почтения к фигуре могущественного канцлера, просто по-юношески благоговел перед ним, гордился тем, что служил под его началом, и что отныне буду иметь дело с ним как с моим канцлером». Он ощущал себя учеником Бисмарка: все, что он знал в области дипломатии, он взял от него. Красивые слова, но они не передают тогдашних истинных чувств новоиспеченного кайзера. Он не мог забыть унижений, которые испытал от Бисмарка в связи с «делом Штеккера» и своим проектом прокламации к германским монархам. Видимо, ближе к истине был Эйленбург, когда он сообщил своему приятелю Бернхарду фон Бюлову, что отношения между кайзером и канцлером «хуже некуда». Бисмарк понимал, что если престарелый Вильгельм не очень вникал в дела и соответственно давал ему широкую свободу действий, если Фриц физически не мог противостоять воле канцлера, то при новом кайзере так будет продолжаться недолго. Сначала ничего не изменилось — Бисмарк информировал кайзера о новых законах после того, как они вступали в силу, и с глубоким сарказмом встречал каждую новую идею монарха. Раздражение Вильгельма усиливалось тем фактом, что Бисмарк часто и подолгу болел, и важные бумаги приходилось посылать ему в поместья Фридрихсру или Варцин, а менее важные накапливались в «воскресном досье». От своего окружения Вильгельм тоже получал не лучшие отзывы о старом канцлере. Дона не могла простить ему той роли, которую он сыграл в судьбе ее родного Шлезвиг-Гольштейна, когда ее покойный отец лишился своего герцогства. Многие считали Бисмарка главным виновником плохих отношений между Викки и Вильгельмом. Кайзер охотно подхватил это утверждение — своему другу детских лет Паултни Бигелоу он заметил, что никогда не мог простить Бисмарку того, что тот поссорил его с матерью. Бисмарк не пользовался популярностью и в военном окружении Вильгельма. Прусские юнкеры помнили, как он буквально затравил до смерти графа Гарри фон Арнима. Не случайно, что в центре заговора против Бисмарка оказался пруссак Вальдерзее.

Приходом нового правителя еще больше, чем Бисмарк, была обеспокоена его супруга Иоганна. Характерны строки из ее письма, относящегося к этому периоду: «Я ужасно боюсь его (Вильгельма) горячности и какой-то внутренней детскости — он и в самом деле еще ребенок! Да не оставит нас Господь!» Общественность была недовольна первым публичным выступлением кайзера, которое он адресовал не народу, а армии. В обращении содержались такие перлы, как «Мы — одно целое, армия и я, мы рождены друг для друга!». Авторы, склонные во всем оправдывать Вильгельма, и в данном случае возлагают вину не на него, а на… Бисмарка, который, на их взгляд, должен был лучше подготовить молодого монарха. Кто был в восторге, так это Вальдерзее, который расценил высказывания монарха как благоприятное предзнаменование для себя и своей карьеры; он с удовлетворением заметил, что «либералы и евреи побиты на всех фронтах».