Джайлз Макдоно - Последний кайзер. Вильгельм Неистовый

Чье влияние на кайзера Бисмарк явно недооценивал, так это бывшего ментора юного Вильгельма — Хинцпетера, которого именовал не иначе, как «полупомешанным». Между тем кайзер и его воспитатель регулярно переписывались, и бывший учитель продолжал наставлять питомца на путь истинный. Письма от него приходили каждые две недели. Именно Хинцпетер толкал Вильгельма на путь социальных реформ, желая сделать его «королем бедняков».

Вильгельм между тем пребывал в эйфории от своих воображаемых успехов на поприще дипломатии. 23 декабря, прогуливаясь с Вальдерзее, он, попыхивая сигарой, сообщил тому, что добился коренного улучшения отношений с Россией. На самом деле отношения становились все хуже. Бисмарк был прав, предполагая, что дело идет к заключению франко-русского союза.

Рождество Вильгельм встретил в семейном кругу. Сочельник отпраздновали в Ракушечном зале Нового Дворца, окна которого выходили на Сан-Суси. Викки наконец выехала отсюда в свой новый дворец Фридрихсхоф, так что для кайзера и его семьи праздник был двойным. Для каждого была поставлена своя собственная елка. Дона в это время не особенно вмешивалась в политические дела, предпочитая им богоугодные. По ее инициативе было построено тридцать два храма в Берлине и пятнадцать — в различных гарнизонах. Ее гофмаршал, набожный до ханжества граф Мирбах, всячески содействовал Доне в вопросах «духовного воспитания нации».

В ночь перед Рождеством Вильгельм прошелся по улицам Потсдама, раздавая милостыню нищим. Он был в штатском и без сопровождения — как того требовал обычай, хотя детективы были, естественно, предупреждены. Кайзер был человеком верующим, что, впрочем, не мешало ему время от времени нарушать заповедь христианского смирения. С годами он склонялся больше к лютеровской, чем к кальвинистской трактовке слова Господня, что было в известной мере разрывом с гогенцоллерновской традицией. В Потсдаме он обычно посещал воскресную службу в гарнизонной церкви. Органист не начинал играть, пока императорская семья не займет свои места в королевской ложе напротив гробницы Фридриха Великого и его отца. Причащался он дважды в год — на Рождество и в Чистый четверг перед Пасхой. Будучи в Доорне, экс-кайзер сказал как-то одному из гостей: «Я счастлив, что у меня есть вера. Верующему легче жить, чем атеисту». Его понимание религии было весьма упрощенным. Он любил повторять: «Если не знаешь точно, чего хочешь, то и не молись». После истории со Штеккером он изменил свое мнение о роли духовенства, придя к выводу, что «пасторы, которые лезут в политику, — это нечто абсурдное». «Пасторы должны заботиться о душах своей паствы, внушать ей любовь к ближнему, а о политике им надо забыть, это не их дело». С этим вполне согласился бы и Бисмарк.

Новый, 1890 год Вильгельм открыл кровавой оргией. Она развернулась в силезском местечке Нейдек, в поместье графа Гвидо Хенкеля. Граф считался одним из богатейших людей Германии — перед ним в списке были кайзер и, вероятно, Альфред Крупп. Вильгельму там нравилось все: угощение (каждый день икра на завтрак!), местные крестьяне, которые бросались ниц перед графиней, целуя полы ее платья, но главное, конечно, охотничьи угодья, полные дичи, — где еще можно было за один день уложить пятьсот пятьдесят фазанов (!). Возможно, этой бойней кайзер готовил себя для решающей схватки с всесильным канцлером. Идиллию (в понимании Вильгельма) пришлось прервать: пришло известие, что при смерти его бабушка Августа. В последний день рождественских каникул Вильгельм возвратился в Берлин. 7 января Августа скончалась.

В середине января Вильгельм все еще не решил, увольнять канцлера или нет. Вопрос о дальнейших шагах кайзера стал предметом обсуждения между Вальдерзее и дядей Вильгельма, великим герцогом Баденским. По мнению последнего, Бисмарк скорее всего сохранит свой пост, но его полномочия будут несколько урезаны. Его собеседник не согласился с этим прогнозом, предположив, что Вильгельм просто не хочет, чтобы весь мир раньше времени узнал о его намерении отделаться от Бисмарка — человека, который, по сути, создал германский рейх. В дневнике Вальдерзее мы по этому поводу читаем следующее:

«Канцлер хочет всем управлять, а сил у него уже нет. Он — министр иностранных дел, но вмешивается в дела всех департаментов через голову их начальников. Он министр-президент Пруссии и министр торговли, а прочие министры для него не более чем мальчики на побегушках. Притом он сидит в своем Фридрихсру, и порой связаться с ним бывает очень трудно. Ни министры, ни главы департаментов не осмеливаются ему противоречить. И все жалуются на отсутствие или неясность инструкций, на то, что канцлер зачастую вводит их в заблуждение… В периоды, когда проходят сессии рейхстага и ландтага, как сейчас, это создает особую неловкость».

Лучше других понимала сложность ситуации супруга канцлера, Иоганна. 20 января она писала сыну Вилли: «Поистине необходимо, чтобы папа приехал (в Берлин), дабы положить конец всему этому смятению, волнениям и трусливым воплям». Вильгельм, по ее мнению, настолько увлечен своими детскими грезами, что уже не способен отличить белое от черного. Она имела в виду, очевидно, различие взглядов кайзера и канцлера по поводу закона против социалистов, которое должно было привести их к открытому столкновению. Герберт считал, что «опыт», накопленный его отцом, будет важным аргументом в его пользу, но Вальдерзее был убежден, что Вильгельм «не уступит».

24 января, после нескольких месяцев отсутствия, Бисмарк наконец прибыл в Берлин. На имперском совете он заявил, что к 1 октября внесет в рейхстаг новый, еще более драконовский законопроект против социалистов, и прямо пригрозил отставкой в случае, если Вильгельм по-прежнему будет выступать с речами на тему социальной справедливости. В общем, если один хотел предложить рабочим перспективу улучшения их жизни, то другой намеревался показать им «оскаленные зубы». Вильгельма все больше раздражало, что бисмарковская пресса употребляет формулировку «политика канцлера», а не «политика кайзера». «И министры-то уже не мои, а князя Бисмарка!» — жаловался он. Тем не менее он не решился прямо выступить против канцлера; как пишет Эйленбург, «в глазах немцев кайзер предстал в виде несмышленого юнца». Это было нестерпимое унижение для Вильгельма.

Канцлер не мог не понимать, что его законопроект будет отклонен рейхстагом. Назревал кризис, но, видимо, расчет Бисмарка как раз и состоял в том, чтобы половить рыбку в мутной воде: пусть все увидят, что Германия погружается в анархию, и тогда он вновь явится в тоге спасителя отечества. Прочие министры как завороженные следили за происходящим наверху, полностью выпустив из рук бразды правления. Впрочем, видимо, Бисмарк понял, что слегка перехватил в своей оппозиции к кайзеру. Когда на следующий день после заседания имперского совета рейхстаг, как и ожидалось, не одобрил законопроект Бисмарка, тот счел за благо отступить, возложив вину за ухудшение своих отношений с Вильгельмом на интриги третьих лиц. В качестве козлов отпущения фигурировали то Хинцпетер, то Беттихер, хотя обоснованность обвинений в их адрес более чем сомнительна. Что касается Хинцпетера, то он действительно посетил в январе Берлин и имел встречу с Вальдерзее. По его мнению, его бывший ученик стал более нервным, более импульсивным. Он с одобрением отметил эволюцию позиции Бисмарка.