Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 1

Император Максим, приблизившийся к Равенне с целью прикрыть эту важную крепость и ускорить военные приготовления, взвешивал шансы успеха на более верных весах рассудка и политики. Он очень хорошо понимал, что город,предоставленный своим собственным средствам защиты, не в состоянии противиться беспрестанно возобновляющимся нападениям большой армии, и опасался, чтобы неприятель, утомленный упорным сопротивлением Аквилеи, не прекратил бесполезную осаду и не двинулся прямо на Рим. Тогда судьба империи и дело свободы зависели бы от случайностей битвы, а какие войска мог он противопоставить испытанным рейнским и дунайским легионам? Небольшое число войск, которые состояли из рекрутов, набранных среди храброй, но изнеженной италийской молодежи, и отряд германских вспомогательных войск, на верность которого было бы опасно положиться в критическую минуту. Во время этих тревожных забот заговор, составленный приближенными Максимина, наказал этого императора за его преступления и избавил Рим и сенат от тех бедствий, которыми сопровождалось бы торжество разгневанного варвара.

Жителям Аквилеи почти вовсе не пришлось испытать на себе обычных бедствий осады; их лавки были в избытке наполнены съестными припасами, а несколько родников, находившихся внутри городских стен, служили для них неистощимым запасом свежей воды. Напротив того, солдаты Максимина страдали и от непогоды, и от заразных болезней, и от голода. Окрестности города были разорены, а ручьи наполнены трупами и окрашены кровью. Войска начали роптать и впадать в отчаяние, а так как они не получали никаких известий извне, то они вообразили, что вся империя приняла сторону сената и что на их долю выпала роль жертв, обреченных на гибель под неприступными стенами Аквилеи. Свирепый тиран приходил в отчаяние от неудач, которые он приписывал трусости своей армии, а его неблагоразумная и неуместная жестокость, вместо того чтобы наводить страх, внушала ненависть и справедливое желание мести. Наконец несколько преторианцев, опасавшихся за жизнь своих жен и детей, которые находились подле Рима в лагере Альбы, привели в исполнение приговор сената. Покинутый своими телохранителями Максимин был убит в своей палатке; вместе с ним были убиты его сын (с которым он разделил почести императорского звания), префект Анулин и главные пособники его тирании. При виде их голов, воткнутых на оконечности копий, жители Аквилеи поняли, что осада кончилась; они отворили городские ворота и снабдили рынок припасами для голодных войск Максимина; тогда вся армия торжественно поклялась в верности сенату, римскому народу и законным императорам Максиму и Бальбину. Такова была заслуженная участь грубого варвара, лишенного, как все уверяли, всяких чувств, свойственных не только цивилизованному, но даже всякому человеческому существу. Его тело было такое же, как и его душа. Его рост превышал восемь футов, а касательно его необыкновенной физической силы и необыкновенного аппетита рассказывались почти невероятные подробности. Живи он в менее просвещенном веке, традиция и поэзия могли бы отнести его к разряду тех чудовищных гигантов, которые постоянно употребляли свою сверхъестественную силу на истребление человеческого рода.

Легче вообразить, нежели описать, общую радость при известии о падении тирана, доставленном из Аквилеи в Рим, как уверяют, через четыре дня после этого события. Возвращение Максима в Рим походило на триумфальное шествие; его сотоварищ и молодой Гордиан выехали к нему навстречу, и три императора совершили свой въезд в столицу в сопровождении послов почти от всех городов Италии; их осыпали богатыми подарками, свидетельствовавшими как о признательности, так и о суеверии населения, а сенат и римский народ встретили их с непритворными выражениями радости в полной уверенности, что вслед за железным веком настанет век золотой. Поведение обоих императоров соответствовало таким ожиданиям. Они лично отправляли правосудие, и строгость одного из них умерялась мягкосердечием другого. Тяжелые пошлины, наложенные Максимином на завещания и наследства, были отменены или по меньшей мере уменьшены. Правила дисциплины снова вступили в силу, и по указанию сената несколько мудрых законов были изданы императорами, старавшимися восстановить гражданскую конституцию на развалинах военной тирании. "Какой награды можем мы ожидать за то, что избавили Рим от чудовища?" - спросил Максим в дружеской и свободной беседе. Бальбин отвечал ему без колебаний: "Любви сената, народа и всего человеческого рода". "Увы! - возразил более дальновидный его товарищ, - я опасаюсь ненависти солдат и пагубных последствий их неудовольствия". Эти опасения вполне оправдались дальнейшими событиями.

В то время как Максим готовился защищать Италию против общего врага, Бальбин, остававшийся в Риме, был свидетелем кровавых сцен и внутренних раздоров. Между сенаторами господствовали взаиямное недоверие и зависть; даже в храмах, где они собирались, они носили явно или скрытно оружие. Во время одного из их совещаний два гвардейских ветерана, движимые любопытством или, может быта, каким-нибудь дурным намерением, имели смелость проникнуть в храм и пробраться за алтарь Победы. Консуляр Галликан и преторианский сенатор Меценат с негодованием заметили их дерзость н приняли их за шпионов: обнажив свои мечи, они положили их мертвыми у подножия алтаря и затем, подойдя к дверям сената, необдуманно обратились к толпе с приглашением убивать преторианцев, как тайных приверженцев тирана. Те из преторианцев, которые успели спастись от первых взрывов народной ярости, укрылись в своем лагере, который стали оборонять, с очевидным превосходством сил, от несколько раз возобновлявшихся нападений народа и нашли себе помощников в многочисленных отрядах гладиаторов, составлявших собственность богатых аристократов. Междоусобица продолжалась несколько дней, и среди общего смятения было пролито с обеих сторон немало крови. Когда трубы, снабжавшие лагерь водой, были изломаны, положение преторианцев сделалось невыносимым; тогда они сделали несколько отчаянных вылазок, ворвались в город, зажгли много домов и перебили множество жителей. Император Бальбин пытался положить конец борьбе бесполезными эдиктами и ненадежными перемириями. Но стихавшая на короткое время вражда вспыхивала с удвоенной силой. Солдаты, ненавидевшие сенат и народ, стали презирать слабодушного государя, у которого недоставало ни мужества, ни силы, чтобы привести своих подданных в повиновение.

После смерти тирана его могущественная армия признала-скорее по необходимости, чем по добровольному выбору - власть Максима, который немедленно отправился в лагерь под Аквилеей. Приняв от нее присягу в верности, он обратился к ней с увещаниями, полными кротости и сдержанности; он не упрекал солдат за страшные беспорядки, а сожалел о них и уверял, что из прошлого поведения армии сенат сохранит воспоминание только о том, что она покинула тирана и добровольно возвратилась к своему долгу. Максим подкрепил свои увещания щедрыми подарками, освятил лагерь торжественным очистительным жертвоприношением и разослал легионы по различным провинциям в надежде, что они прониклись чувствами признательности и покорности. Но ничто не могло заглушить неудовольствие гордых преторианцев. Они сопровождали императоров в достопамятный день их торжественного въезда в Рим; но среди общих радостных возгласов печальные лица гвардейцев ясно доказывали, что они считают себя скорее жертвами, нежели участниками торжества. Когда все они собрались в своем лагере, те из них, которые служили при Максимине, и те, которые оставались в Риме, стали сообщать друг другу о своих неудовольствиях и своих опасениях. Императоры, выбранные армией, говорили они, погибли с позором, а императоры, выбранные сенатом, восседают на троне. Продолжительные раздоры между властями гражданской и военной привели к войне, в которой первая из них одержала полную победу. Теперь солдаты должны подчиняться новому для них принципу покорности перед сенатом, и, как бы ни старалось это политическое собрание казаться милосердным, они опасаются с его стороны медленного мщения, прикрытого названием дисциплины и основанного на благовидном предлоге общественной пользы. Но их судьба находится в их руках, и если у них достанет мужества, чтобы не обращать внимания на пустые угрозы бессильной республики, им будет нетрудно доказать всему миру, что те, у кого в руках оружие, должны располагать верховной властью.