Геогрий Чернявский - Лев Троцкий. Революционер. 1879–1917

Из мемуаров Троцкого и его супруги, из статей, которые он публиковал в австрийской, германской, а затем и в русской прессе, создается впечатление, по всей видимости вполне обоснованное, что жизнь в Вене была самым спокойным периодом в жизни Троцкого. В то же время мемуары ярко окрашены «последующим опытом», который нередко превращал дружеское и подчас даже сибаритское общение с теми или иными австрийскими и германскими деятелями в серию обвинительных актов по их адресу. Особенно это касалось Рудольфа Гильфердинга, с которым Троцкий познакомился в 1907 г. в доме Карла Каутского. «Гильфердинг проходил тогда через высшую точку своей революционности, что не мешало ему питать ненависть к Розе Люксембург и пренебрежение к Карлу Либкнехту», – утверждал Троцкий в 1930 г. Отношения с Гильфердингом приняли «внешнюю форму близости». Они перешли на «ты». «Гильфердинг в тот период с великим презрением третировал неподвижную и пассивную германскую социал-демократию, противопоставляя ей австрийскую активность».

Оба они часто встречались вечером в венских кафе, вели ни к чему не обязывавшие в то время «социалистические разговоры». Встречи продолжались и в Берлине, имея в виду, что Гильфердинг жил одновременно в двух столицах, являясь авторитетным теоретиком социал-демократических партий и Германии и Австро-Венгрии. Во время одной из встреч Троцкий познакомился с лидером британских лейбористов, будущим премьер-министром Англии Рамзеем Макдональдом, причем переводчиком при их беседе был знаменитый Эдуард Бернштейн, которого клеймили за «ревизию» учения Маркса и Энгельса. В то время Троцкий относился с пиететом к «китам» международной социал-демократии. Пройдут, однако, годы, и он представит свое тогдашнее настроение в совершенно ином виде: «Сейчас я не помню ни вопросов, ни ответов, так как они не были замечательны ничем, кроме своей банальности. Я мысленно спрашивал себя: кто из этих трех людей дальше отстоит от того, что я привык понимать под социализмом? – и затруднялся ответом» [567] .

Примерно то же Троцкий писал о другом видном социалистическом деятеле Карле Реннере. Признавая его, как и других видных австрийских социал-демократов, «образованным марксистом», Троцкий с явным ракурсом истории, «опрокинутой в прошлое», писал, что тот не был способен применять методы Маркса, как только речь заходила о больших политических вопросах. Однажды Троцкий и Реннер засиделись в кафе до поздней ночи. Трамваи в Хюттельдорф уже не ходили, и Реннер предложил заночевать у него. По дороге и в доме Реннера речь шла о перспективах развития России, и Реннер высказывал мысли о том, что система, складывавшаяся в стране после государственного переворота 3 июня 1907 г., проведенного под руководством премьер-министра П.А. Столыпина, соответствовала развитию производительных сил страны и имела шансы удержаться.

Троцкий возражал. Он высказал мнение, что в России произойдет вторая революция, которая, скорее всего, поставит у власти пролетариат. Иначе говоря, даже в беседе с австрийским социалистическим лидером Троцкий пропагандировал свое детище – перманентную революцию. «Помню беглый, недоумевающий и снисходительный взгляд Реннера под ночным фонарем. Он, вероятно, считал мой прогноз невежественными бреднями…» [568]

Ни с кем из руководящих деятелей австрийской социал-демократии Троцкий, однако, по-настоящему близко не сошелся, хотя в эти годы он состоял одновременно в российской и австрийской социал-демократических партиях, участвовал в собраниях и демонстрациях, сотрудничал в немецких и австрийских газетах и журналах и выступал с политическими докладами на немецком языке. Из австрийских социалистов выше всех он ценил Виктора Адлера. Однако и его «темперамент борца расходился в австрийской сутолоке по мелочам». Троцкий вспоминал, как во время Штутгартского конгресса Интернационала Адлер будто бы в шутку, но на самом деле «не только» шутливо говорил, что политические предсказания на основе Апокалипсиса ему приятнее, чем «пророчества на основе материалистического понимания истории» [569] .

Сомнения касательно марксистских пророчеств свидетельствовали об определенной трезвости ума австрийского социалиста, которую он не стеснялся откровенно выражать. Троцкий же высказывал решительное несогласие с Адлером. Он не представлял себе политической деятельности и духовной жизни вообще без широкого исторического прогноза. Но что скрывалось за этим стремлением к революционным прогнозам? Можно ли полагать, что революция 1917 г. была подтверждением этих пророчеств и тем более концепции перманентной революции? Во всяком случае, реальное развитие событий в России начиная с 1917 г., только на самом начальном этапе, казалось бы, подтверждало «перманентное» пророчество Троцкого. Далее же водоворот кровавых событий повлек его за собой, превратив в орудие того самого «заместительства» класса партией, партии – ее руководством, а руководства – единоличным лидером, против чего он столь рьяно сражался в годы, предшествовавшие первой российской революции. О своем самом трезвом, самом правильном и действительно состоявшемся пророчестве Троцкий предпочитал более не вспоминать.

Тесные связи в Вене были установлены с русским эмигрантом Семеном Львовичем Клячко – народником, а затем марксистом, являвшимся членом Австрийской социал-демократической партии, но сохранившим дружбу и с русскими политическими беженцами, причем разных направлений. Троцкий писал о С.Л. Клячко, что у него были все данные, чтобы стать выдающимся политическим деятелем, но не было необходимых для этого недостатков [570] . Неформальные отношения у Троцких установились с супругой Клячко Анной Константиновной. Когда С.Л. Клячко в 1914 г. скончался, Троцкий откликнулся заметкой, в которой писал: «Он с одинаковой готовностью поддерживал все фракции, и за гостеприимным вечерним столом, в кругу его семейства, пребывали в течение ряда лет представители всех течений и оттенков русского социализма» [571] .

Энергичная А.К. Клячко Троцким буквально покровительствовала. Позже, когда началась мировая война и Троцкий вынужден был срочно покинуть австрийскую столицу, А.К. Клячко взяла на себя все заботы по «ликвидации» его имущества, забрав себе домой наиболее важные и ценные личные вещи, фотографии и т. п. [572] Гостеприимный вечерний стол Клячко Троцкому тоже был совершенно нелишен. После рождения второго ребенка его семейный бюджет стал напряженнее, и Троцкие через некоторое время вынуждены были переселиться в более дешевый жилой рабочий район Зиверинг, который, правда, со временем обрастал дорогими домами и постепенно превращался в место комфортабельного жительства. Но происходило это уже накануне мировой войны, и Троцкие просто не успели расстаться со вздорожавшим жильем, когда вынуждены были покинуть австро-венгерскую столицу. С деньгами было плохо. В письме жене из Парижа 23 декабря 1911 г., где Троцкий выступал с рефератами, лектор жаловался на неприлично потрепанную одежду: «Брюки мои как раз дотянулись до Парижа. Но – увы! – мне приходится купить и пальто: вся подкладка в рукавах оторвалась, вешалка вырвалась с бархатом и обшлага совсем обтерлись. Поэтому я тебе ничего не посылаю. Надеюсь тебе выслать 27 [декабря] франков 50, а может и больше. Я просил Олю [Каменеву – сестру Троцкого] выслать к 1-му [января] нам 50 руб., но не знаю, сможет ли она» [573] .