Неизвестен Автор - В Мраморном дворце

20 февраля 1912 года я был вечером в Мариинском театре. Туда приехала Императрица Мария Федоровна и некоторые члены Семейства. Императрица Мария Федоровна обычно приезжала в театр в черном вечернем платье, с большим круглым бриллиантом в волосах. Отец мне говорил, что этот бриллиант был не ее собственный, а принадлежал к числу коронных.

В эти дни отец оправлялся после припадка болезни почек, от которой он очень страдал. Императрица расспрашивала меня об его здоровьи, и тут же, в аванложе, написала ему записку карандашом и дала мне ее для передачи. Привожу эту записку полностью:

Tres cher Costia,

Je te remercie mille fois pour ta bonne lettre et demande bien pardon de ne pas tavoir repondu avant. Je voulais toujours venir moi-meme, jai si envie de te revoir, je pense tant a toi et me rejouis que tu te sens enfin mieux.

Cest affreux comme tu dois avoir souffert pauvre. Peut-etre pourrais je venir dans le courrant de cette semaine, jai si envie de vous revoir tous les deux.

Cest ton fils Гавр. qui tapportera ces lignes ecrites au theatre.

Je tembrasse bien tendrement ainsi quElisabeth. Que Dieu te benisse.

Ta affectionnee

Minny.

Дорогой Костя!

Спасибо за милое письмо и я прошу прощения, что задержалась с ответом. Мне все хотелось самой приехать, так как очень хочется видеть тебя; я всегда думаю о тебе и рада, что ты, наконец, чувствуешь себя лучше.

Это ужасно, как ты должен был мучиться, бедняга. Может быть, я смогу приехать на этой неделе - мне так хочется увидеть вас обоих.

Твой сын Гавриил принесет тебе эти строки, написанные в театре.

Целую тебя и Елизавету. Господь да благословит тебя. Твоя любящая

Минни.

Каждое воскресенье в ту зиму я бывал в Мариинском театре, в балете. Мне очень нравилась артистка А. Р. Нестеровская (в дальнейшем я буду называть А. Р. Нестеровскую просто А. Р.). В антрактах я приходил на сцену с ней разговаривать и скоро стал бывать на ее маленькой квартире, в которой она жила со своей матерью, очень почтенной женщиной, из дворянской семьи, родом с Кавказа. Таким образом между нами завязались дружеские отношения.

Зимой этого же года я стал членом Императорского Яхт-Клуба. Произошло это следующим образом: у великого князя Андрея Владимировича в его дворце, на Адмиралтейской набережной, был концерт; играл какой-то знаменитый скрипач. Много было гостей из высшего петербургского общества.

Я обратился к бывшему на концерте генерал-адъютанту Николаеву, завсегдатаю Яхт-Клуба, с просьбой устроить так, чтобы меня записали в члены, что и было сделано. Я был страшно рад вступить в Яхт-Клуб, но не смел сказать о том, что я сделал это, ни отцу, ни дяденьке потому что они оба были противниками клубов, а на Яхт-Клуб смотрели, как на рассадник сплетен и интриг, что, конечно, было правдой. Когда же отец об этом узнал, то выразил свое неудовольствие матушке. Она ответила, что я совершеннолетний и если поступил в Клуб, то это мое личное дело. По-видимому, отец на этом успокоился, но не так было с дяденькой. Он узнал о моем вступлении, по-видимому, от ген. Ольхина, с которым был в хороших отношениях. Как-то сидя у отца в кабинете, в Павловске, дяденька начал рассказывать, что делается в Яхт-Клубе, с явным намерением вызвать меня на реплики и, таким образом, заставить обнаружить, что я тоже состою в Клубе. Но я молчал, как рыба, и дяденькин маневр не удался.

Встретив в Клубе, еще в первые дни по моем вступлении, отставного преображенца гр. Лорис-Меликова, я просил его не говорить об этом моему отцу. Лорис рассказывал мне, что сам вступил в Клуб во время командования Преображенским полком моим отцом и потому должен был спрашивать его разрешения. Отец дал свое согласие, но крайне неохотно.

Вступить-то в Клуб я вступил, но бывал в нем очень редко, потому что по своему характеру я стеснялся ездить в Клуб и там встречаться со старыми генералами и моими дядями: Николаем Николаевичем, Николаем Михайловичем и Сергеем Михайловичем.

В марте месяце я поехал на Ривьеру. В день моего отъезда заграницу я переоделся в Павловске в штатское платье и в таком виде поехал в поезде в Петербург. Перед отъездом я заехал к великому князю Андрею Владимировичу, и мы вместе с ним поехали на вокзал. Он был тоже .в штатском, в коричневом пальто и котелке. На подъезде его прислуга, прощаясь с ним, целовала его в плечо; меня это очень удивило, потому что в нашем доме никогда этого не делалось. Андрей Владимирович мне объяснил, что это старая традиция. По-видимому в нашем доме эта традиция была отменена моим дедом или моим отцом.

Я ехал с Андреем Владимировичем в одном купе. Спал наверху, а он внизу. В нашем же вагоне ехал дядя великий князь Георгий Михайлович с ген. Эшапаром и адъютант Андрея Владимировича, фон Кубэ.

На вторую ночь мы приехали в Венецию и, воспользовавшись тем, что наш поезд долго там стоял, вышли полюбоваться Большим каналом. При этом я вспомнил моего отца, который очень любил Венецию. Незадолго до нашего приезда в Канны, в наш вагон вошла тетя Анастасия (Великая княгиня Анастасия Михайловна великая княгиня Мекленбург-Шверинская.), выехавшая навстречу своему брату, Георгию. Она каждую зиму проводила на Ривьере.

В Каннах мы остановились в большой гостинице "Карлтон", на набережной. Была Страстная неделя, мы говели и дважды в день ходили в прелестную русскую церковь. В Каннах жил в то время на своей вилле Казбек великий князь Михаил Михайлович со своей семьей. Его жена, графиня Торби, рожденная графиня Меренберг, была дочерью Нассауского принца Николая и его морганатической жены, графини Меренберг, дочери поэта А. С. Пушкина. Я видел ее, но не был ей представлен. У Михаила Михайловича было две дочери и сын.

Как-то на Страстной неделе я обедал у великого князя Михаила Михайловича с Андреем Владимировичем и Георгием и Сергеем Михайловичами. Я в первый раз видел графиню Торби и сидел подле нее. Она была очень симпатична.

Дом Михаила Михайловича был поставлен на широкую ногу и чувствовался в нем большой порядок. Подавали лакеи в синих ливреях. Все они были немцы, бывшие солдаты прусской гвардии, очень подтянутые и производившие прекрасное впечатление. После обеда большинство гостей село играть в карты, а Михаил Михайлович играл на биллиарде с ген. Эшапаром. Я в карты играть не умел и смотрел, как играет Михаил Михайлович.

Михаил Михайлович женился в 1891 г., не испросив разрешения Александра III, и был за это уволен со службы и ему было запрещено возвращаться в Россию. В 1909 г. он снова был пожалован флигель-адъютантом, но продолжал жить заграницей. Он был старостой Каннской церкви, и во время служб сам собирал деньги на храм.

Перед самой Пасхой приехала в Канны наша известная балерина М. Ф. Кшесинская. В одном с ней поезде приехала и А. Р. Они обе остановились в нашей гостинице. Сразу после праздников мы все переехали в Монте-Карло. В то время в Монте-Карло гастролировал русский балет Дягилева и имел большой успех. Балетной новинкой был "Петрушка" Стравинского в постановке известного балетмейстера Фокина. К Стравинскому надо привыкнуть. Лишь после того, как я несколько раз видел "Петрушку", Стравинский начал мне нравиться и я полюбил некоторые из его мелодий, например мелодию шарманки. Шли также "Половецкие пляски" из оперы "Князь Игорь" и "Египетские ночи", всё - постановки Фокина. Фокин их поставил поразительно. Сочетание танцев и музыки было замечательное. Сам Фокин жил в то время в Монте-Карло со своей женой, тоже балетной артисткой, и со своим маленьким сыном Виталием, за которым ходила русская няня.