Неизвестен Автор - В Мраморном дворце

Само собой разумеется, результат совещания не мог быть сообщен раненому князю Олегу Константиновичу. Князь Игорь Константинович первый должен был выслушать грустный приговор о своем брате, с которым делил все радости и тяготы похода. Князю Олегу Константиновичу сообщили только, что операция нужна; на нее он охотно дал свое согласие.

В виду слабой деятельности сердца, было желательно произвести операцию без общего усыпления. И действительно, операция была начата под местным обезболиванием новокаином. Однако, первый разрез через ранку около заднепроходного отверстия показал, что клетчатка около прямой кишки омертвела, что омертвение клетчатки идет в глубину пулевого канала, что, следовательно, требуется большой разрез, произвести который под местным обезболиванием невозможно. Потому перешли к хлороформному усыплению.

Операцию его высочество перенес очень хорошо. После операции он перенесен был в отдельную светлую палату, где вскоре пришел в себя.

Около трех часов дня раненый чувствовал себя очень хорошо. В это время он получил телеграмму от Государя Императора о пожаловании ему Георгиевского креста и телеграмму от Верховного Главнокомандующего. Нужно было видеть радость его высочества! Он с гордостью показывал мне обе телеграммы, и я рад был принести ему свои поздравления. К вечеру состояние здоровья раненого не ухудшилось. Надежда на благополучный исход заболевания чуть усилилась".

Вечером же раненого посетил начальник Виленского Военного училища, генерал-майор В. А. Адамович, который в письме к великому князю Константину Константиновичу так описывает свою встречу с Князем Олегом:

"Его высочество встретил меня как бы "не тяжелый" больной. Приветливо, даже весело, улыбнулся протянул руку и жестом предложил сесть. Я заботился только увидеть состояние, чтобы сообщить Вам и сделать посещение возможно короче. Войдя, я поздравил князя с пролитием крови за родину. Его высочество перекрестился и сказал спокойно: "Я так счастлив, так счастлив! Это нужно было. Это поддержит дух. В войсках произведет хорошее впечатление, когда узнают, что пролита кровь Царского Дома". Его высочество мне сказал, что вчера причастился. "Но вы скажите дома, что мне никто не предлагал. Это было мое личное желание. Я причастился, чтобы мне было легче". Оба князя сказали мне несколько восторженных слов о поведении солдат с ними вместе в боях. Князь Игорь прочитал брату телеграмму от Верховного Главнокомандующего. Выслушав, Олег Константинович перекрестился. Его высочество был оживлен и сиял в счастливом для него сознании своих страданий. Мгновениями же были видны подавляемые им мучения".

Дальнейший рассказ о событиях опять находим в воспоминаниях H. H. Ермолинского:

"Около часу ночи мне сообщили, что раненый проснулся. Я тотчас отправился в соседнюю палату и при свете лампады увидел моего дорогого князя. Он был бледен, как смерть. При виде меня приветливая, но крайне болезненная улыбка озарила его полудетское лицо.

- Наконец-то, Николаус!.. Господи, как я рад!.. Теперь уже никуда не отпущу! Никуда!

- Никуда и не уйду, - ответил я с волнением. - И здесь будем вместе и поправляться вместе поедем.

- Да, да будем вместе... И в Домнихе будем... Помните, как тогда?.. Хорошо это было!..

Он был убежден в своем скором выздоровлении. Приходилось глотать слезы, чтобы себя не выдать.

- Рассказал ли все Игорь? Ведь Государь мне пожаловал Георгия... Я так счастлив! Вот телеграмма... Там на столе... И от Главнокомандующего тоже...

Я сел возле кровати, поправил ему ноги, как он просил, начал разговаривать, но вскоре заметил, что он погружается в забытье. Не могу назвать наступившее состояние сном, так как настоящий сон не приходил еще долго. При всякой моей попытке встать и выйти из комнаты, он открывал глаза и останавливал меня на полдороге:

- Ну вот! Уже ушел... Только что начал рассказывать... Ведь сказал же, что не отпущу, и баста!

Я опять возвращался, садился у кровати и продолжал свои рассказы. Полчаса спустя дыхание раненого стало ровнее.

Мне удалось незаметно встать и, несмотря на скрипучие полы, тихонько выйти из комнаты. Я прилег и заснул часа на три. Настало ужасное утро, вечно памятное 29 сентября.

Около 11 часов утра пришла телеграмма, что великий князь и великая княгиня прибывают в Вильну к 5 часам вечера. Это известие очень обрадовало раненого: "Вот хорошо! Вот хорошо!" - повторял он беспрестанно. Вскоре ему захотелось мороженного. Послали в кондитерскую. Пока его приготовляли, князь Олег беспокоился и, по крайней мере, раз десять, нетерпеливо спрашивал, принесли ли его. Наконец мороженое пришло, и он поел его из моих рук с ложки. Около 12 часов дня проф. Оппель, остававшийся после перевязки у постели князя, осмотрел его еще раз и подтвердил, что надежды увеличиваются, так как пульс хорош и явных признаков заражения незаметно.

Обрадованный его словами, я воспользовался минутой, когда раненый задремал, и отправился на вокзал, чтобы узнать точное время прибытия великокняжеского поезда.

Утешительного оказалось мало: весь путь был настольно загроможден, что опоздание являлось неизбежным. Мне не оставалось ничего другого, как возвратиться в Общину. Но в это время к станции подошел поезд, в котором ехал в ставку Верховного Главнокомандующего великий князь Андрей Владимирович. Я решил войти в вагон и доложить его высочеству о тяжелом положении его троюродного брата. Выслушав доклад, великий князь тотчас же отправился со мною к раненому. Он оставался в Общине часов до 3-х. Вскоре после того в госпиталь стали собираться врачи для дневного осмотра князя Олега.

Начиная с 4-х часов дня, положение больного значительно ухудшилось: дыхание стало чаще, пульс ослабел, появились признаки сепсиса, бред. Всё утро он не находил себе места, теперь же на вопрос о самочувствии, отвечал неизменно: "Чувствую себя ве-ли-ко-леп-но". При этом язык его не слушался, и он с трудом выговаривал слова. Как только сознание князя прояснялось, он тотчас же требовал меня к себе, держал рукою за шею, не отпускал никуда, но потом опять начинал заговариваться, кричал, чтобы ловили какую-то лошадь или бросались на бегущего неприятеля.

Поезд, привозивший августейших родителей, сильно запаздывал и мог быть в Вильне лишь около 8 часов, а силы раненого падали ежеминутно. Пришлось каждые четверть часа давать сердечные средства, делать подкожные впрыскивания и поить шампанским. Чтобы не подавать больному вида о безнадежном состоянии, его уверяли, что пьют с ним за скорое выздоровление, и заставляли с ним чокаться. Это было поистине ужасно! Мне никогда не забыть этих глотков вина в присутствии умиравшего князя. Ясное сознание перемешивалось с бредом. Часов в 7 раненый обхватил своей худенькой рукой мою шею и прошептал: