Неизвестен Автор - В Мраморном дворце

Новый Мисхор был на границе Алупки, при въезде в которую стоял большой обелиск, на котором было два герба: со стороны Алупки - герб князей Воронцовых, а со стороны Мисхора - герб князей Долгоруких. Мисхор принадлежал Долгоруким.

Конечно, я осматривал мой любимый Алупкинский дворец. Его мне показывал все тот же татарин, у которого были часы с портретом Николая Николаевича Старшего. Я также гулял в Алупкинском парке.

С тех пор, как построили в 1911 году новый дворец в Ливадии, их величества стали ежегодно ездить в Крым. Дороги были расширены и устроены удобные для автомобилей виражи. Южный берег Крыма во многом переменился с 1903 года, когда я его увидел в первый раз.

Дяденька купил себе имение рядом с Ай-Тодором, со стороны Ливадии. Оно находилось подле нижней дороги, которая вела из Ливадии в Алупку. Дяденька назвал его Кичкинэ, что, кажется, по-татарски значит "маленький". Имение действительно было небольшое но, по-моему, место было выбрано неудачно, на склоне горы и не защищенное от ветров. Дяденька построил себе очень симпатичный дом и другой - для гостей, который предназначался для моих родителей. Они жили в нем весной 1914 года. Там же, в Кичкинэ, в первый день Пасхи, 6 апреля 1914 г., у моей сестры Татианы родилась дочь Наталья.

Дяденькин дом мне очень понравился. Лично у дяденьки был как бы особый уголок в доме, и даже маленький отдельный садик, - все было очень уютно и удобно. Сад был тоже прелестный. Дом и сад стояли над обрывом, круто спускавшимся к морю.

Между тем, дела на фронте продолжали оставаться весьма плохими. Наши армии отступали. Винтовок не хватало, снарядов тоже. Конечно, в связи с этим и настроение в стране было подавленное. Ставку Верховного Главнокомандующего пришлось перенести из Барановичей в Могилев. Государь решил взять на себя пост Верховного Главнокомандующего, назначив Николая Николаевича своим наместником на Кавказе. Николай Николаевич продолжал быть очень популярным и многие осуждали царя за этот шаг.

Я лично думаю, что Государю не следовало становиться во главе наших армий, потому что он брал на себя слишком большую ответственность и отрывался от управления страной, то есть тылом, который имеет огромное значение во время войны. Мне кажется, что во главе своих армий могут становиться лишь монархи вроде Фридриха Великого или Наполеона - бесспорные военные авторитеты.

Уже год, как я не являлся в полк, и мое положение, по отношению к полку, было неловким. Мне это было страшно неприятно, но доктор Варавка продолжал меня не пускать на фронт. Поэтому я решил отчислиться в свиту Государя. Это означало бы, что я считаюсь на службе в свите Государя, оставаясь в списках полка и производясь по полку, но без права носить мундир полка.

Николай Николаевич, покинув Могилев, поехал в свое имение Першино, а оттуда - в Тифлис. Вместе с ним поехал и его брат Петр Николаевич со своей семьей. Во время войны Петр Николаевич находился неотлучно при своем старшем брате.

В это время доктор Варавка ушел от Петра Николаевича и я предложил ему быть моим врачом и получать то же жалование, которое он получал. Варавка принял мое предложение, он стал бывать у меня теперь ежедневно. Практика у него все росла и через некоторое время он отказался от моего жалования.

Я пробыл в Крыму около двух месяцев, когда получил известие, что брат мой, Игорь, серьезно заболел воспалением легких и что его привезли с фронта в Петроград. Я очень взволновался и выехал обратно в Петроград, торопясь на свидание с ним.

Меня встретила сумрачная октябрьская погода. Как мне показалось нехорошо в Петрограде после чудесного и солнечного Крыма! Игорь перенес серьезную болезнь, и врачи запретили ему, как и мне, продолжать службу в строю.

Оправившись от болезни, Игорь поехал к Государю доложить ему о решении врачей. Он не знал, что ему делать, раз он не может служить в строю. Ему очень хотелось, чтобы Государь назначил его флигель-адъютантом и чтобы он был отчислен в свиту. Он так повернул разговор (один только Игорь умел это делать), что Государь тут же назначил его флигель-адъютантом и отчислил в свиту, разрешив ему продолжать носить полковой мундир.

В это время я был в Павловске, у всенощной, по случаю кануна одного из двунадесятых праздников. Вернувшись от Государя, Игорь пришел прямо в церковь и с большой радостью сообщив нам о монаршей милости. Конечно, мы все были на седьмом небе от восторга. Будучи уже в Петрограде, я узнал и о своем отчислении от полка в свиту его императорского величества, с правом носить мундир полка.

20 октября была в Петропавловском соборе панихида по случаю дня кончины Александра III. После панихиды я благодарил Государя за то, что он разрешил мне носить полковой мундир.

Во время войны несколько раз бывали панихиды в Петропавловском соборе в присутствии Государя и членов Императорского Дома. Если приезжал в собор принц А. П. Ольденбургский, стоявший во главе санитарной части и работавший не покладая рук, то он, здороваясь с Государем, обычно просил его разрешения не оставаться на панихиде, так как он очень занят. Государь всегда его отпускал. Принцу А. П. Ольденбургскому было тогда семьдесят лет, но, несмотря на свой преклонный возраст, он был чрезвычайно деятельный, сам во все входил и на всех наводил страх и трепет. Он много принес пользы России.

Когда Государю был поднесен Георгиевский крест, я решил подарить ему копию Георгиевского креста, какой носил Александр I. Крест этот хранился в Эрмитаже. Я пошел в Эрмитаж, но оказалось, что та зала, в которой хранился крест, почему-то закрыта. Я никогда не видел этого креста, но знал о нем, потому что когда отец получил Георгия на Турецкой войне, он просил заказать ему такой же. Он был меньшего размера, чем обычно, и плоский.

Тогда я отправился в Артиллерийский музей, напротив Петропавловской крепости: там хранились ордена Николая I. Действительно, придя в музей, я нашел Георгиевский крест Николая Павловича. Он находился там же, где были мундиры Александра I и Николая I. У Николая I был Георгий не за боевые отличия, а за 25 лет службы. Мне надо было его взять с собой, чтобы заказать ювелиру Фаберже его копию.

Для этого следовало получить разрешение заведующего музеем, но его не оказалось, и сторож выдал мне крест по собственной инициативе. Крест этот отличался от боевого Георгиевского тем, что на нем было написано "Двадцать пять лет". В наше время Георгиевских крестов за 25 лет службы больше не давали.

Фаберже сделал мне копию этого креста Николая I но, конечно, без надписи. Я написал Государю письмо и послал его, вместе с крестом, с очередным фельдегерем. Игорь как раз дежурил тогда в Ставке, в Могилеве. Государь велел Игорю передать мне свою благодарность.