Михаил Кром - «Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века

Конец этой истории в ее официальной версии нам уже известен: великий князь, «поверя дияку своему, учял о том досадовати и […] с великиа ярости положил на них гнев свой и опалу по его словесем», а также «и по прежнему их неудобьству, что многые мзды в государьстве его взимаху во многых государьскых и земьскых делех, да и за многие их сопротивства»* [1173] Там же. С. 449 (правый столбец). (выделенные мною слова добавлены редактором Царственной книги: в продолжении Никоновской летописи второй половины 50-х гг. их еще не было. — М. К .).

Но можно ли доверять этой поздней и тенденциозной версии событий? Отметим прежде всего, что единственное, хотя и важное дополнение к сообщению Летописца начала царства о коломенских казнях, которое появляется в приписках к тексту Царственной книги, — это красочное повествование о выступлении новгородских пищальников. И хотя записан этот рассказ был спустя несколько десятилетий после событий 1546 г., есть основания полагать, что он не был просто плодом досужего вымысла составителя [1174] Д. Н. Альшиц поставил под сомнение реальную основу рассказа Царственной книги о выступлении новгородских пищальников в 1546 г.: ученый предположил, что этот рассказ — лишь тенденциозная переделка летописных известий о расправе царя с псковскими челобитчиками, приезжавшими к нему в 1547 г. ( Альшиц Д. Н . Источники и характер редакционной работы Ивана Грозного над историей своего царствования // Труды Государственной публичной библиотеки имени М. Е. Салтыкова-Щедрина. Т. I (IV). Л., 1957. С. 133–135). И. И. Смирнов убедительно показал несостоятельность этой гипотезы и привел аргументы в пользу реальности выступления пищальников в 1546 г. ( Смирнов И. И . Очерки политической истории. С. 108, прим. 25 а ). Эти наблюдения исследователя приведены мною ниже в данной главе. .

И. И. Смирнов обратил внимание на следующий пассаж из Новгородского летописца по списку Н. К. Никольского, который, по мнению ученого, имеет отношение к выступлению пищальников летом 1546 г. [1175] Смирнов И. И . Очерки политической истории. С. 109. : «…в том же году 54, перепусти зиму, в лете возиле к Москве опальных людей полутретьяцати человек новгородцов, што была опала от великого князя в том, што в спорех с сурожаны не доставили в пищалникы сорока человек на службу; и животы у них отписали и к Москве свезли, а дворы их, оценив, на старостах доправили» [1176] ПСРЛ. Л., 1929. Т. IV, ч. 1. Вып. 3. С. 618. .

Как явствует из приведенного летописного отрывка, среди новгородских посадских людей возникли разногласия о норме раскладки пищальной повинности, и в результате 40 пищальников были недопоставлены на службу. Очевидно, как разлетом 1546 г. разбирательство по этому делу было в разгаре: опальных доставляли в Москву, а их имущество подвергалось конфискации. Поэтому весьма вероятным представляется предположение И. И. Смирнова о том, что челобитье, с которым, согласно тексту приписки к Царственной книге, обратились к Ивану IV новгородские пищальники, находилось в связи с упомянутым разбирательством о ненадлежащем исполнении новгородцами пищальной повинности [1177] Смирнов И. И . Очерки политической истории. С. 109. .

Отметим также, что поведение великого князя, каким оно изображено в приписках к Царственной книге, полностью соответствует летописной традиции, сохраненной Пискаревским летописцем, упомянувшим о коломенских «потехах» государя (пахоте вместе с боярами, хождении на ходулях и т. д.): по словам автора приписок, Иван IV выехал из города на «прохлад поездити — потешитися»; он не захотел прервать это приятное времяпрепровождение ради челобитчиков-пищальников и велел их «отослати».

До этого момента все звучит более или менее правдоподобно; тенденциозность проявляется в рассказе Царственной книги тогда, когда дело доходит до кровавой развязки: дьяк Василий Захаров, которому великий князь приказал выяснить, «по чьему науку бысть сие сопротивство», « неведомо каким обычаем извести государю сие дело на бояр его» — Кубенского и Воронцовых. Выделенная мною оговорка летописца, казалось бы, свидетельствует о том, что бояре были непричастны к выступлению пищальников и что дьяк, следовательно, их оклеветал. Но далее выясняется, что великий князь велел их казнить не только «по словесам» коварного дьяка, но «и по прежнему их неудобьству»: за мздоимство и «за многие их сопротивства» [1178] ПСРЛ. Т. 13, ч. 2. С. 449 (правый столбец). .

Последняя формулировка, возможно, повторяет официальный приговор казненным боярам, но весь пассаж в целом явно содержит в себе противоречие, возникшее в результате соединения различных версий: слова дьяка оказались клеветой, но бояре тем не менее были наказаны за реальные вины: мздоимство и многие «сопротивства». Однако это противоречие вовсе не было плодом собственного творчества редактора Царственной книги: как уже говорилось, он просто заимствовал версию, содержавшуюся в поздней редакции Летописца начала царства конца 50-х гг. Между тем неприглядная роль, которая отведена в этом рассказе дьяку Василию Захарову, вызывает немалое удивление: дело в том, что в 50-х гг. XVI в., когда составлялся Летописец, Василий Григорьевич Захаров-Гнильевский продолжал службу в качестве царского дьяка и до времени опричнины об его опале ничего не слышно [1179] О службе дьяка В. Г. Захарова-Гнильевского в 50-х — начале 60-х гг. и его предполагаемой казни во время опричнины см.: Веселовский С. Б . Дьяки и подьячие XV–XVII вв. М., 1975. С. 118–119. .

Стремясь выявить истинных виновников коломенской драмы, И. И. Смирнов выдвинул предположение о том, что в действительности «падение Кубенского и Воронцовых явилось делом рук… Глинских, воспользовавшихся выступлением пищальников для того, чтобы свалить своих противников» [1180] Смирнов И. И . Очерки политической истории. С. 112. . Отсутствие прямых указаний источников на сей счет исследователь попытался заменить цепочкой умозаключений: хотя в разрядной росписи коломенского похода 1546 г. Глинские не упоминаются, но в аналогичной записи, относящейся к июлю 1547 г., первым среди сопровождавших царя лиц назван кн. М. Глинский; исходя из этого, ученый утверждает, что «нет никаких оснований считать, что около Ивана IV в Коломне в 1546 г. не было Юрия и Михаила Глинских (или одного из них)» [1181] Там же. . Вот кто, стало быть, руководил тогда следствием по делу о возмущении пищальников и обратил гнев Ивана IV на Кубенского и Воронцовых! Однако логика в приведенном рассуждении явно нарушена: из того факта, что М. В. Глинский сопровождал царя в походе на Коломну в июле 1547 г., еще не следует, что он был там и пользовался таким же влиянием в предыдущем году, т. е. летом 1546 г. Верно только то, что Глинские сумели воспользоваться обстановкой, сложившейся при дворе после коломенских казней, и к началу 1547 г. выдвинулись на первые места в окружении юного государя; но какова была их истинная роль в июльских событиях 1546 г., за отсутствием свидетельств источников сказать невозможно [1182] Между тем С. М. Каштанов отнесся к гипотезе И. И. Смирнова как к твердо установленному факту и, не приводя никаких дополнительных аргументов, утверждал, будто дьяк Василий Григорьев (Гнильевский) «был, конечно, лишь орудием в руках могущественной боярской группировки, возглавлявшейся, по-видимому, Глинскими» ( Каштанов С. М . Социально-политическая история. С. 359). .