Михаил Кром - «Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века

Самое раннее известное мне упоминание «казенных дьяков» в источниках изучаемого времени относится к весне 1548 г.: 26 марта указанного года новгородский архиепископ Феодосий послал гостинцы («угорские» золотые) высокопоставленным лицам в Москве, в том числе семи дьякам и семи « казенным дьякам ». В числе последних встречаем знакомые уже нам имена: Одинца Никифорова и Постника Губина; здесь же упомянуты Макар (очевидно, Макарий Федоров сын Рязанов, о принадлежности которого к казенному ведомству уже шла речь выше), Никита Фуников (Курцев), Юрий Башенин, Дмитрий Горин [1804] Отрывки из расходных книг Софийского дома за 1548-й год. Стб. 49. . Некоторое удивление вызывает появление в этом списке имени «Щонок» [1805] Там же. : как мы помним, Гаврила Щенок Васильев сын Белого в начале января 1547 г. участвовал в организации смотрин невест для Ивана IV и в соответствующих документах именовался дворцовым дьяком [1806] Назаров В. Д . Свадебные дела XVI в. № 8, 10, 11. С. 119, 120. . Возможно, за год, прошедший с момента царской свадьбы до марта 1548 г., когда архиепископ Феодосий отправлял в столицу свои дары, дьяк Гаврила Белый перешел на службу в казенное ведомство (если только при составлении списка дьяков в архиепископской канцелярии в данном случае не была допущена ошибка).

Выделение во второй половине 1540-х гг. особой группы казенных дьяков нельзя не поставить в связь с отмеченным выше ростом значения Казны и расширением ее компетенции в указанный период. Если за время правления Елены Глинской казначеи вообще ни разу не упоминаются в сохранившихся источниках, то в 40-е гг. наблюдается неуклонная «экспансия» Казны в судебной и административной сфере. Соответственно должен был увеличиться и штат этого ведомства. Показательно, в частности, что дьяк Федор Никитич Губин Моклоков (по прозвищу Постник), который в начале 40-х гг. не исполнял никаких финансовых функций и подвизался главным образом на дипломатическом поприще, во второй половине 40-х перешел в штат Казны и стал одним из виднейших казенных дьяков.

Один из вопросов, доставшихся нынешним исследователям в «наследство» от предшествующей историографии, — это вопрос о возможной связи изменений в составе дьяческой верхушки изучаемого времени с перипетиями придворной борьбы. Трагический финал карьеры Ф. М. Мишурина осенью 1538 г. навел историков на мысль о том, что смерть Елены Глинской повлекла за собой радикальные перемены в составе столичного дьячества. Так, по словам А. К. Леонтьева, «реакционные бояре, совершившие в 1538 г. государственный переворот, поспешили расправиться с особо ненавистными им лицами из прежнего правительства»: дьяк Федор Мишурин был казнен, а «дьяки, сидевшие до переворота в Разряде, были отстранены от активной политической деятельности» [1807] Леонтьев А. К . Образование приказной системы управления. С. 92. . Правда, в примечании к этому пассажу исследователь, ссылаясь на сохранившиеся документы, сделал оговорку о том, что А. Курицын «еще некоторое время продолжал работать в штате Дворца», а Е. Цыплятев в 1542 г. на какой-то момент вернулся к политической деятельности [1808] Там же, прим. 64. . Но уже на следующей странице Леонтьев, не замечая противоречия в своих построениях, продолжил рассуждение о возможных политических причинах «опалы», постигших дьяков Е. Цыплятева, А. Курицына и Г. Загрязского в 1538 г. после прихода к власти боярских группировок Бельских и Шуйских [1809] Леонтьев А. К . Образование приказной системы управления. С. 93. .

Политическую подоплеку в смене дьяческой верхушки склонен был усматривать и А. А. Зимин. По его мнению, исчезновение сведений об А. Курицыне после 1537 г., «очевидно», было связано «с торжеством Бельских и Шуйских после смерти Елены Глинской в 1538 г.» [1810] Зимин А. А . Дьяческий аппарат. С. 246. . Подводя итог своим наблюдениям над эволюцией дьяческого аппарата в конце XV — первой трети XVI в., исследователь писал: «Изменения в составе ведущей части дьяков отражают перемены в политической линии правительства» [1811] Зимин А. А . Там же. С. 286. . Конкретизируя этот вывод применительно к периоду «боярского правления», Зимин отметил, что в те годы были отстранены от власти все дьяки, занимавшие ключевые позиции при великокняжеском дворе в конце правления Василия III: Ф. Мишурин казнен в 1538 г.; сведения об А. Курицыне обрываются на 1537 г., о М. Путятине — на 1541 г., Е. Цыплятеве и Т. Ракове — на 1542 г. [1812] Там же.

Однако эта устоявшаяся историографическая схема основывается на ряде произвольных допущений и не соответствует известным в настоящее время фактам. Начнем с того, что при заведомой неполноте нашей источниковой базы отсутствие сведений о том или ином дьяке за определенные годы никак не может свидетельствовать о его опале. Кроме того, необходимо сделать фактическое уточнение: сведения об Афанасии Курицыне вовсе не обрываются на 1537 г., как утверждал Зимин: последнее упоминание об этом дьяке относится к 12 января 1541 г., когда он подписал старую (1430-х гг.) жалованную грамоту Василия II Троице-Сергиеву монастырю на право рыбной ловли в озерах Переславском и Сомине [1813] АСЭИ. М., 1952. Т. I. № 92. С. 76. На этот факт впервые обратил внимание Леонтьев ( Леонтьев А. К . Образование приказной системы управления. С. 92, прим. 64). . Таким образом, все «ближние» дьяки Василия III, за исключением Федора Мишурина, благополучно пережили дворцовый переворот осени 1538 г. Об опале кого-либо из них (с тем же единственным исключением) в источниках не говорится ни слова.

Не соответствует действительности и утверждение А. К. Леонтьева об «отстранении» Е. Цыплятева от службы в Разряде в 1538 г. и временном его возвращении к активной деятельности в 1542 г.: на самом деле Елизар Иванович продолжал какое-то время выполнять разрядные функции и после 1538 г., о чем свидетельствует его подпись на кормленной грамоте кн. И. Ф. Горчакову Перемышльскому с продлением ее на год от 9 марта 1539-го до 28 февраля 1540 г. [1814] АСЗ. Т. I. № 63. С. 53.

Впрочем, одно изменение в дьяческой верхушке после октябрьского переворота 1538 г. все-таки можно заметить, но оно носило совершенно другой характер, чем предполагали сторонники приведенной выше версии о «политических чистках» в правительственном аппарате в годы «боярского правления». Дело в том, что подтверждение прежних жалованных грамот монастырям, которое в 1534–1538 гг. находилось в руках Федора Мишурина, после его казни перешло к Меньшому Путятину: уже в декабре 1538 г. этот дьяк скрепил своей подписью подтверждение жалованной грамоты Василия III Спасскому Ярославскому монастырю от 1511 г. [1815] ИАЯСМ. № IV. С. 5–6. В январе 1539 — марте 1540 г. Меньшой Путятин подтвердил еще ряд жалованных грамот (см.: Прил. II). Таким образом, он вернул себе эту важную административную функцию, от которой его временно оттеснил в 1534 г. Федор Мишурин: факт, косвенно подтверждающий наличие скрытого соперничества между этими дьяками. Но Меньшой Путятин в конце правления Василия III пользовался наибольшим доверием государя, поэтому его возвращение к активной делопроизводственной деятельности на рубеже 30–40-х гг. лишь подчеркивает несостоятельность версии о якобы произошедшем после смерти Елены Глинской отстранении от кормила власти помощников ее покойного мужа. Сама эта версия является отголоском мифа о борьбе в правящих верхах между «сторонниками централизации» и «силами реакции» — мифа, который уже можно считать перевернутой страницей отечественной историографии.