Михаил Кром - «Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века

В нашем распоряжении есть еще один источник по истории двора Елены Глинской: речь идет об уже известном нам описании приема великой княгиней бывшего казанского хана Ших-Али (Шигалея) и его жены Фатьмы-салтан в январе 1536 г., помещенном в Летописце начала царства. На аудиенции Шигалея 9 января, наряду с боярами кн. В. В. Шуйским и И. Ф. Телепневым Оболенским и дьяками Ф. Мишуриным и Меньшим Путятиным, присутствовали боярыни великой княгини. Летописец называет их в следующем порядке: княгиня Анастасия, жена кн. Ф. М. Мстиславского; Елена, вдова И. А. Челяднина; Аграфена, вдова В. А. Челяднина, «и иные многие боярыни» [489] ПСРЛ. Т. 29. С. 22. . Через несколько дней в церемонии встречи царицы Фатьмы-салтан, приехавшей во дворец, участвовали Аграфена «Ивановская жена Волынского» [490] М. Е. Бычкова полагает, что мужем Аграфены был Иван Михайлович Волынский ( Бычкова М. Е . Родословие Глинских. С. 115). , Аграфена Челяднина и «молодые боярыни», не названные по имени. На пиру в честь царицы самое почетное место, выше остальных боярынь, занимала княгиня Анастасия — жена кн. Ф. М. Мстиславского (летописец напоминает, что она была дочерью царевича Петра, и называет ее «сестрой» великого князя Ивана), а «под нею» сидели Елена и Аграфена Челяднины, а также жена кн. Д. Ф. Бельского княгиня Марфа. Ниже Марфы в местническом отношении («под нею») сидела жена Ивана Волынского Аграфена; «а иные боярыни в скамье сидели», добавляет летописец, заканчивая перечисление [491] ПСРЛ. Т. 29. С. 23. . Можно предположить, что на этой скамье нашлось место и для матери правительницы, княгини Анны Глинской, но летописец не удостоил упоминания сидевших столь «низко» боярынь.

Обращает на себя внимание большое «представительство» клана Челядниных в ближайшем окружении великой княгини: на приеме царицы Фатьмы-салтан, помимо Елены и Аграфены — вдов соответственно Ивана и Василия Андреевичей Челядниных, присутствовала княгиня Марфа Бельская — дочь Елены и И. А. Челяднина. Кроме того, летописец упоминает, что кравчим у великой княгини на том пиру был Иван Иванович Челяднин [492] Там же. — сын того же боярина и родной брат Марфы.

Изучение родственных связей между придворными кланами дает ключ к пониманию пожалований в годы правления великой княгини Елены. Приведенные выше факты свидетельствуют о том, что по неписаному соглашению с верхушкой московской знати государыня не могла возвысить своих ближайших родственников — мать и братьев. Но это не означает, что она не стремилась облагодетельствовать близких ей людей: выход был найден в том, что высокие думные и дворцовые чины получили мужья сестер Елены Глинской, а также родственники Елены и Аграфены Челядниных — ближних боярынь великой княгини.

Схема 1. Родственные связи кланов Глинских и Челядниных [493] При составлении схемы использована таблица в кн.: Kollmann N. S . Kinship and Politics. P. 164. Fig. 9. Расположение детей от одного брака на схеме не всегда соответствует порядку их старшинства. Часть генеалогической информации на схеме ради экономии места опущена.

Первые достоверные сведения о пожаловании боярских чинов при юном Иване IV относятся к июлю 1534 г.: в разрядной росписи полков на Коломне боярами впервые названы кн. Иван Федорович Бельский и кн. Иван Данилович Пенков, а кн. Иван Федорович Овчина Оболенский именуется боярином и конюшим [494] РК 1598. С. 83, 84. . В литературе, однако, утвердилось мнение, впервые высказанное А. А. Зиминым, о том, что фаворит Елены Глинской кн. И. Ф. Овчина Оболенский получил боярство еще к январю 1534 г. [495] Зимин А. А . Состав Боярской думы. С. 54; Его же . Формирование боярской аристократии. С. 52, 289. , однако эта версия не имеет надежной опоры в источниках.

В обоснование своей точки зрения о столь раннем пожаловании Ивана Овчины в бояре А. А. Зимин ссылался на письмо литовского гетмана Ю. М. Радзивилла, адресованное кн. И. Ф. Оболенскому («боярину и конюшему и воеводе великого князя Ивана Васильевича Московского») и датированное 16 января (без указания года) [496] А. А. Зимин почему-то ссылается на издание этого документа в «Актах Западной России» (АЗР. СПб., 1848. Т. 2. № 175. С. 234), между тем посольская книга сношений с Польшей и Литвой за декабрь 1533–1538 г., в составе которой до нас дошел текст этого письма, была опубликована позднее еще раз в специальном издании, см.: Сб. РИО. Т. 59. С. 1–143 (текст письма Ю. Радзивилла кн. И. Ф. Овчине Оболенскому — на с. 19–20). . Однако дипломатические контакты между Ю. М. Радзивиллом и кн. И. Ф. Овчиной Оболенским, продолжением которых стало упомянутое письмо от 16 января, завязались только в сентябре 1535 г., после того как в литовский плен попал двоюродный брат Овчины, кн. Ф. В. Телепнев Оболенский [497] Сб. РИО. Т. 59. С. 14 и сл. . Поэтому, исходя из контекста русско-литовских отношений той поры, письмо гетмана Ивану Овчине следует датировать 16 января 1536 г. Отнесение его к январю 1534 г. явно ошибочно.

Недавно А. Л. Юрганов попытался датировать получение кн. И. Ф. Овчиной Оболенским боярского чина еще более ранним временем — началом декабря 1533 г. [498] Юрганов А. Л . Политическая борьба в 30-е годы XVI века. С. 108. Основанием для подобного предположения ученому послужило окончание летописной Повести о смерти Василия III по списку Дубровского: при описании похорон великого князя в этой редакции Повести среди «бояр», сопровождавших Елену Глинскую, назван и «князь Иван Федоровичь Овчина» [499] ПСРЛ. Т. 43. С. 232. . В другой редакции Повести (отразившейся в Софийской II летописи и Постниковском летописце) князь Иван Овчина в данном пассаже не упомянут, но главное заключается не в этом: летописи вообще не могут считаться надежным источником при выяснении времени пожалования того или иного придворного думными чинами. Показательно, что во всех списках летописной Повести среди «бояр» в данном контексте упомянут и кн. М. Л. Глинский, хотя он, как справедливо полагают А. А. Зимин и А. Л. Юрганов, боярского чина так и не получил [500] Зимин А. А . Формирование боярской аристократии. С. 143; Юрганов А. Л . Политическая борьба в годы правления Елены Глинской. С. 74–75. .

Помимо источниковедческих наблюдений, можно привести также некоторые общеисторические соображения, которые не позволяют согласиться с Зиминым и Юргановым в данном вопросе. Большинство исследователей вполне резонно видят в пожаловании Ивану Овчине боярства свидетельство расположения правительницы к своему фавориту. Между тем до лета 1534 г., как было показано в предыдущей главе, не заметно каких-либо проявлений самостоятельности Елены Глинской. Совершенно невероятно, чтобы в день похорон великого князя Василия убитая горем вдова (она даже не могла идти сама: «несоша ея из ее хором в санях на собе дети боярские на лествицу» [501] ПСРЛ. Т. 43. С. 232. ) раздавала кому бы то ни было думные чины. Скорее всего, подобные пожалования вообще были невозможны до окончания траура по покойному государю (40-й день после смерти Василия III миновал 13 января 1534 г.). Но еще несколько месяцев великая княгиня не спешила с пожалованиями, пока не почувствовала прочную опору в боярской среде. Еще в начале июля 1534 г. осведомленный наблюдатель, польский жолнер Войтех, бежавший из русского плена, причислил князя Ивана Овчину к тем воеводам, которые «ничого не справуют, только мают их з людми посылати, где будет потреба» [502] РА. № 39. С. 99. . Таким образом, возвышение кн. И. Ф. Оболенского началось никак не раньше лета 1534 г.