Михаил Кром - «Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века

Конечно, описанная ситуация в Московии периода малолетства Ивана IV выглядит весьма архаично на фоне западноевропейской практики того же времени, однако нужно учесть, что даже во Франции правовое оформление института регентства было не столь уж давним изобретением. Не только в эпоху раннего Средневековья [554] См.: Offergeld Th . Reges pueri: Das Königtum Minderjähriger im frühen Mittelalter. Hannover, 2001, особенно s. 286, 383, 781 ff. , но и много позднее регентство повсюду в Европе не имело прочных правовых оснований, и его конкретные формы в тот или иной момент определялись соотношением политических сил в данной стране. Еще в XIII в. во Французском королевстве, как отмечает Жак Ле Гофф, не существовало понятия регентства, и если кто-то брал на себя полноту власти в период несовершеннолетия короля, все равно речь шла только о «заботе и опеке» [555] Ле Гофф Ж . Людовик IX Святой. М., 2001. С. 68. .

Именно «заботе и опеке» королевы-матери вверил своих детей Людовик VIII, находясь на смертном одре. Обстоятельства, при которых Бланка Кастильская, мать Людовика IX, стала регентшей, весьма напоминают ситуацию, в которой оказалась Елена Глинская после смерти мужа, великого князя Василия III. Обе женщины воспринимались как иностранки в государствах, где им пришлось жить и править; происхождение и той и другой вызывало недовольство у части придворной элиты. Как предполагают некоторые французские историки, Бланка Кастильская стала регентшей в результате сговора нескольких советников покойного Людовика VIII, стремившихся оттеснить от власти дядю юного наследника — графа Филиппа Булонского [556] Там же. С. 70–71. . Как мы помним, Елена Глинская пришла к власти при аналогичных обстоятельствах, после того как опекуны юного Ивана IV арестовали его дядю Юрия Дмитровского, который, с одной стороны, имел бесспорные права на опеку над малолетним племянником-государем, а с другой — внушал серьезные опасения как реальный претендент на престол. Наконец, репутация обеих женщин пострадала от порочащих их слухов. Оставляя сейчас в стороне вопрос о том, какая из этих дам дала больше поводов для обвинений [557] Ж. Ле Гофф, например, считает слухи о распутном поведении Бланки Кастильской клеветой (Там же. С. 84–85). , замечу, что общей почвой, на которой вырастали подобные подозрения, была средневековая мисогиния.

Разумеется, православная Русь XVI в. во многом отличалась от католической Франции XIII в., и тем не менее отмеченные выше черты сходства между политическими ситуациями, разделенными во времени тремя столетиями, на мой взгляд, выходят за рамки простого подобия. Скорее здесь уместно говорить о стадиальном, типологическом сходстве. И Французское королевство при Людовике IX, и Русское государство при Иване IV представляли собой средневековые династические монархии. В таких монархиях переход престола к малолетнему наследнику, при отсутствии прочной правовой основы для регентства и при наличии взрослых «принцев крови» — братьев покойного государя, был чреват серьезными политическими потрясениями. По сути, и у вдовствующей королевы Бланки Кастильской, и у вдовствующей великой княгини Елены были сходные причины для беспокойства. Конфликты последней с удельными князьями Юрием и Андреем, равно как и баронские заговоры первых лет царствования Людовика IX [558] Об интригах баронов во главе с графом Булонским Филиппом Строптивым в 1226–1228 гг. см.: Ле Гофф Ж . Людовик IX Святой. С. 80–85; о последующих военных действиях против мятежного графа Бретонского и преодолении кризиса в 1230–1231 гг. см.: Там же. С. 86, 89. , служат наглядным подтверждением внутреннего родства политических кризисов в обеих странах.

В начале 1537 г. могло показаться, что для правительницы и ее окружения все тревоги остались позади. 3 августа 1536 г. в заточении умер самый опасный соперник — князь Юрий Дмитровский: как сочувственно замечает Летописец начала царства, «преставися князь Юрьи Иванович страдальческою смертью, гладною нужею» [559] ПСРЛ. М., 1965. Т. 29. С. 27. Это событие не прошло мимо внимания современников: все летописцы упомянули о смерти князя Юрия и, как правило, указали ее точную дату, см.: ПСРЛ. СПб., 1859. Т. 8. С. 292; Т. 30. М., 1965. С. 204; Зимин А. А . Краткие летописцы XV–XVI вв. // ИА. М.; Л., 1950. Т. V. С. 14, 31; Шмидт С. О . Продолжение Хронографа редакции 1512 г. С. 287. . В том же году завершились и военные действия с Литвой. 12 января 1537 г. в Москву прибыли «великие послы» Сигизмунда 1 для переговоров о мире [560] Сб. РИО. Т. 59. СПб., 1887. С. 65. . Можно сказать, что война закончилась «ничейным» исходом: по условиям заключенного 18 февраля перемирия, Гомель отходил Литве, а построенные на приграничной литовской территории русские крепости Себеж и Заволочье остались за Россией [561] Подробнее о ходе войны и ее итогах см.: Кром М. М . Стародубская война (1534–1537). Из истории русско-литовских отношений. М., 2008. .

Впрочем, едва на западной границе установилось затишье, как обострилась обстановка на восточных рубежах Русского государства: с воцарением в Казани враждебного Москве хана Сафа-Гирея (осень 1535 г.) нападения казанцев на нижегородские и костромские земли стали постоянным явлением, а в середине января 1537 г. Сафа-Гирей неожиданно подошел с войском к Мурому, сжег городской посад и пытался штурмовать крепость, и лишь приближение русских воевод, шедших из Владимира и Мещеры на выручку муромскому гарнизону, вынудило хана отступить [562] ПСРЛ. Т. 29. С. 28. .

Правительство Елены Глинской использовало начало войны с Казанью как предлог для того, чтобы в ультимативной форме потребовать приезда в Москву князя Андрея Старицкого, спровоцировав тем самым открытый конфликт с удельным князем, который летописцы XVI в. назвали «великой замятней» [563] «Великой замятней» именуются события 1537 г. в Воскресенской летописи и Летописце начала царства: ПСРЛ. Т. 8. С. 292; Т. 29. С. 29. , а последующие историки — старицким мятежом.

Исследователи не раз обращались к изучению драматических событий 1537 г. К настоящему времени выявлен основной комплекс источников, сделано немало ценных наблюдений. Самый подробный рассказ о конфликте старицкого князя с великокняжеским правительством содержится в официальной Воскресенской летописи, но рассказ этот крайне тенденциозен: его составитель стремится отвести от юного Ивана IV и правившей за него матери подозрения в намерении «поймать» князя Андрея Ивановича, а всю вину за случившееся возложить на неких «лихих людей», сеявших недоверие между обеими сторонами [564] ПСРЛ. Т. 8. С. 292–295. Сокращенная официальная версия той же направленности содержится в Летописце начала царства (ПСРЛ. Т. 29. С. 29–30) и его последующих переработках. . Однако еще Н. М. Карамзину и С. М. Соловьеву был известен неофициальный рассказ о событиях 1537 г., написанный кем-то из сторонников старицкого князя; он дошел до нас в составе рукописного сборника ГИМ (Синодальное собрание, № 645) и был в 1941 г. опубликован М. Н. Тихомировым под заголовком «Повесть о поимании князя Андрея Ивановича Старицкого» [565] Тихомиров М. Н . Малоизвестные летописные памятники XVI в. // ИЗ. М., 1941. Т. 10. С. 84–87; переизд. в кн.: Тихомиров М. Н . Русское летописание. М., 1979. С. 220–224. . Первый публикатор Повести предположил, что она была написана неким лицом, близким к князьям Оболенским [566] Там же. С. 221. . Выдвинутая М. Н. Тихомировым гипотеза была развита К. Н. Сербиной, по мнению которой этот памятник был создан в 40-е гг. XVI в. в Троице-Сергиевом монастыре, и, возможно, его автором был инок Авраамий Оболенский, сын князя Юрия Оболенского, служившего ранее старицкому князю [567] Сербина К. Н . О происхождении сборника № 645 Синодального собрания Государственного исторического музея // Вопросы социально-экономической истории и источниковедения периода феодализма в России. Сборник статей к 70-летию А. А. Новосельского. М., 1961. С. 237–241, особенно с. 239–241. . Исследовательница переиздала повесть в виде приложения к тексту летописного свода 1518 г. [568] ПСРЛ. М.; Л., 1963. Т. 28. Прил. С. 356–357. Далее «Повесть о поимании князя Андрея Старицкого» цитируется по этому изданию. О литературных особенностях памятника см.: Белоброва О. А . Повесть о поимании князя Андрея Ивановича Старицкого // СККДР. Вып. 2 (вторая половина XIV–XVI в.). Л., 1989. Ч. 2. С. 261–263.