Н. Кальма - Джон Браун

Быстро, почти не глядя, он отобрал одиннадцать наиболее именитых пленников.

— Что вы собираетесь с нами делать?! — опять взбунтовался Олстэд.

Не отвечая, Браун провел всех выбранных в машинную и жестом указал на место у задней стены. Заставил войти туда же негров и вооружил их. Потом привел всех своих бойцов. Здесь, в машинной, будет их крепость. Отсюда они смогут лучше обороняться.

Он обратился к заложникам:

— Джентльмены, теперь, когда вы переведены сюда, ваши друзья и родственники там, снаружи, наверное, будут осмотрительнее палить в нас. Вы послужите нам прикрытием. Да и вам это будет удобнее: здесь, под защитой моих бойцов, вы будете в большей безопасности. А если нам будут грозить, вы разделите судьбу моих людей. Это я говорю вам для руководства и сведения…

Пленники поникли. Браун Осоватоми был не из тех, что бросают слова на ветер. Между тем в город продолжали прибывать войска. Прибыло три взвода гвардейцев из Мартинсбурга, винчестерцы, шефердстаунский отряд. Больше тысячи солдат окружали теперь Харперс-Ферри и машинную с запершейся там кучкой «шахтеров».

Браун подозвал к себе Вила Томсона: необходимо добиться хотя бы временного прекращения стрельбы. Пусть Томсон возьмет кого-нибудь из пленных и отправится к осаждающим для переговоров.

Вил повиновался и, слегка приоткрыв ворота, выскользнул на улицу. Но едва успел он показаться за воротами, как раздался торжествующий вопль врагов. Десятки людей набросились на парламентера, смяли его, связали и потащили в гостиницу. Наконец-то один из этих ненавистных янки в их руках!

Племянник городского мэра Харри Хэнтер и плантатор Чемберс первыми ворвались в гостиницу и приставили револьверы к голове Томсона. Трактирщица набросилась на них: она не хочет, чтобы портили кровью ее ковры, пусть джентльмены выбирают другое место для расправы! Тогда они вытащили свою жертву во двор. Томсон был очень бледен.

— Вы отнимаете у меня жизнь, но восемьдесят миллионов подымутся, чтобы отомстить за меня, — сказал он своим палачам. — Помните, рабы будут освобождены во что бы то ни стало!

Ударом приклада его уложили на землю, и долго еще слышались в арсенале победные крики врагов.

— Вот ваша этика, джентльмены, — горько усмехнувшись, сказал Браун заложникам. — По-видимому, честная игра вам незнакома.

Вашингтона передернуло, но он ничего не смог возразить старику: его сограждане действительно вели себя как бандиты.

К капитану подошел Стевенс:

— Надо послать кого-нибудь из негров сказать осаждающим, что брауновцы перестреляют всех заложников, если им не дадут свободно уйти отсюда…

Браун прервал его:

— Вы, Стевенс, и ты, Уатсон, возьмите белый флаг и постарайтесь договориться, чтобы они хоть временно прекратили огонь.

— Но, отец, ведь они забрали Томсона, заберут и нас…

Задумчивое лицо Уатсона обратилось к отцу. Легкое облако грусти лежало на этом лице.

— В качестве прикрытия захватите заложника, — сказал Браун. — Ведь не посмеют же они стрелять по белому флагу и по своим!

Но они посмели. Когда на открытой площадке перед арсеналом появились трое с белым флагом, раздался такой залп, что со стен посыпалась штукатурка. Острая боль пронизывает Уатсона, — его бедро раздроблено пулями. Рядом с ним падают Стивенс и белый, залитый кровью флаг.

— Надо их прикончить, — кричат где-то над ними.

Но Уатсон собирает силы и ползет назад, к караулке арсенала, и за ним, по грязной дорожке, стелется кровавый след.

Заложник спешит удрать. Он тащит с собой раненого Стевенса. Стевенс почти не подает признаков жизни. Лучший ученик Джона Брауна и лучший его командир лежит без сознания. Три порции свинца засели в его ребрах. Он не слышит над собой зверски радостных криков, ему все равно, что трясут, и теребят, и перетаскивают с места на место его тело, и наконец, бросают, как тюфяк, на полу гостиницы.

До караулки всего несколько шагов, но Уатсону кажется, что много десятков миль осталось ползти по этой желтой намокшей глине. Пули свистят вокруг него, бедро пылает нестерпимым огнем, а он все ползет и ползет.

Из машинной напряженно следят за ним. Император и Оливер крепко держат за руки Брауна. Капитан вырывается, он хочет идти к своему сыну, он должен спасти его, принести его сюда. Плоть от его плоти умирает на его глазах, а он не может ничем помочь! Но бойцы горячо уговаривают его. Что будет с ними, если его убьют? Капитан не имеет права рисковать своей жизнью. На его ответственности жизнь всех его бойцов, он не смеет бросать их…

Под взглядом сотен глаз Уатсон добирается до ворот.

Но тут вдруг раздается оглушительный залп: это Лимен — самый юный из учеников Брауна — решил прорваться сквозь стан врагов. Может быть, он успеет пробраться в Кеннеди-Фарм, поторопить тех, кто там остался, привести помощь… И вот он карабкается по створке задних ворот, падает, потом снова лезет вверх. Вот ему удалось влезть на верхнюю перекладину, он спрыгивает с семифутовой высоты и оказывается на берегу Потомака. Скорее, скорее бежать! Но враги пристально следят за быстрой гибкой фигуркой. Выстрелы гремят, пули шлепаются в воду, у самых ног Лимена. Лимен бросается в реку, плывет, он во что бы то ни стало хочет доплыть до островка впереди. Там он сможет передохнуть, укрыться хоть на несколько минут. Вот он уже возле островка, он карабкается на каменистый берег, но солдаты идут за ним по воде. Они все ближе, Лимен уже видит их лица. Вот они вскидывают ружья. «Я сдаюсь! Не надо стрелять!» — кричит им Лимен. Но они все-таки стреляют и сносят Лимену половину черепа. Так Лимен лежит на каменистом берегу, и весь день по его неподвижному телу палят практикующиеся в стрельбе новички.

…Солдаты, солдаты, всюду солдаты! Уже окружены возле оружейных мастерских Кэги и два его товарища — Копленд и Лири. Их оттесняют к Шенандоа. Они пробуют прорваться сквозь ураган огня, взобраться на холмы, укрыться в кустах, но их тоже загоняют в реку. Впереди и позади огонь. Первым тонет Кэги — самый образованный, самый дальновидный из брауновцев. Может быть, только он один предугадал такой конец восстания и все-таки не отступил, все-таки пошел за капитаном, так крепко, так незыблемо верил он в пользу даже собственной гибели. С пробитой головой, он тихо погрузился в ледяную воду Шенандоа, и почти тотчас же за ним утонул Лири.

Последним был мулат Копленд. Один из добровольцев подстерег его за обрывом, когда он выбирался из реки, и напал на него с ножом. Копленд поднял винтовку, но ему было трудно двигаться в намокшей одежде, и вскоре он оказался пленником виргинца.

На берегу вопили: «Линчевать его! Линчевать!» Когда победитель притащил свою темнокожую добычу, все уже связывали платки, чтобы сделать петлю и повесить Копленда. Только подоспевший милиционер спас мулата от линчевания. Он сказал, что жизнь мулата священна, ибо с настоящей минуты принадлежит суду Соединенных Штатов. И Копленда поволокли в город. Поволокли для того, чтобы еще долго мучить, держать в тюрьме, а потом все-таки предать смерти.