Н Кальма - Заколдованная рубашка

— А вон того, молодого, — отвечал Пучеглаз, указывая на Александра. Правда, он новичок, но очень смелый. Помните, синьор полковник, это он у Калатафими взобрался на батарею и сшиб офицера-бурбонца.

— Как же, помню, — сказал Сиртори, приглядываясь к Есипову.

Он подозвал его к себе.

— Кажется, русский студент? — обратился он к Александру. — Предстоит опасная вылазка в расположение неприятеля. Короче говоря, надо пробраться в Палермо и передать там нашим людям поручение генерала. Вот он, — Сиртори показал на Пучеглаза, — хлопочет за тебя. Хочешь идти третьим?

Александр радостно вспыхнул, так же как Монти. «Вот оно, то большое дело, о котором я столько мечтал! И в Палермо!» Он с минуту молчал и только с восторгом смотрел на полковника.

— Так согласен? — снова спросил тот, хотя был уверен в ответе — такое красноречивое лицо было у юноши.

— Согласен, разумеется, согласен! — выговорил наконец Александр. Только… — Он замялся. — Синьор полковник, мой друг, капитан Мечников, тоже, наверное, захочет участвовать в этом деле. Нельзя ли взять и его? Он сейчас должен вернуться сюда, и я просил бы вас…

— Капитан Мечников получает другое задание от генерала, — сказал Сиртори. — Когда я был у Гарибальди, он при мне распорядился вызвать твоего друга.

— Другое задание? — растерянно повторил Александр. — Значит, мы не будем вместе?

Что-то в его голосе тронуло сурового аскета Сиртори.

— Тогда, может, ты тоже останешься? Не пойдешь в Палермо? — спросил он. — Мы легко найдем на твое место охотников.

— О нет, нет, что вы, что вы! — испугался Александр. — Я пойду! Я непременно пойду с ними, — кивнул он на Пучеглаза и Монти. — Они ведь тоже мои друзья.

— Тогда через два часа приходите все трое, я дам вам бумаги и одежду, — сказал Сиртори.

Пучеглаз подвел ему коня, Сиртори вскочил в седло и ускакал — прямой, бледный, решительный священник-солдат.

Пока во дворе казармы шел весь этот разговор, Мечников, пристроив с помощью Луки походный этюдник, рисовал у маленького фонтанчика двух абруццких девушек. Девушки конфузились, кокетливо прикрывались черными шалями, задирали Луку и его лохматого Ирсуто, и все было мирным и безмятежным в этом уголке зеленого городка до той минуты, пока не прибежал от Биксио запыхавшийся посланный.

— Синьор уффициале, вас требует генерал!

Лука, на ходу складывая этюдник, побежал с Ирсуто за Мечниковым, который шагал буквально семимильными шагами. В штабном домике, куда их привел посланный, оказался не Гарибальди, а Биксио. Он тотчас принял Мечникова.

— Генералу известно, что у Комо вы участвовали в строительстве укреплений, — сказал он Льву. — У нас очень мало людей, знакомых с этим делом. Генерал надеется на вас. Вы показали себя большим другом Италии и храбро дрались за нее. Мы дадим вам абруццких крестьян. Надо срочно построить несколько брустверов, рвов, баррикад. Займитесь этим тотчас. Все нужные указания вам дадут. — Тут он заметил Луку, который примостился с Ирсуто прямо на полу и не сводил с него глаз.

— Это ваш ординанца? Держите его при себе. Он может пригодиться для связи. Там, где не пройдет иной раз взрослый, пройдет мальчишка. Обстановка усложняется, предупреждаю вас.

Мечников прямо из штаба отправился в казарму седьмого отряда. У него была еще смутная надежда забрать с собой Александра, Пучеглаза и Монти. Но, придя в казарму, он узнал, что трое друзей куда-то спешно отправились по приказу полковника Сиртори, что сам полковник был здесь и долго с ними разговаривал. Льву стало не по себе. Безотчетная тревога не давала ему ни на чем сосредоточиться. А тут еще Лука то и дело приставал к нему с вопросами.

— А синьор Алессандро поедет с нами? А Ирсуто мы возьмем? А мы скоро отправимся? А далеко это? А бурбонцы на нас там не нападут?

Наконец раздраженный Мечников велел ему замолчать. Вдруг Лука закричал:

— А вот и наши возвращаются!

В самом деле, во двор казармы входили трое друзей. У каждого под мышкой был большой сверток с полной одеждой местных ремесленников: беретом, длинной блузой и бархатными штанами. Все трое были возбуждены и страшно торопились: приказано было выйти из города непременно днем и вполне открыто.

Александр, увидев Мечникова, бросился к нему:

— Левушка, мы отправляемся, и знаешь куда — в Палермо! — Он наскоро рассказал, зачем они идут в столицу Сицилии. — Мы хотели, чтоб и ты и Лука шли с нами, но Сиртори сказал, что Гарибальди уже поручил тебе другое дело. Это правда?

— Правда, — сказал Лев, хмурясь. — Иду строить укрепления, хотя, честно говоря, мало что в этом смыслю. Но если Гарибальди говорит, что это нужно… Послушай, — перебил он сам себя, — неужто ты не пойдешь со мной? Ведь стоит только сказать Сиртори.

— Да нет же, Левушка, как ты не понимаешь, ведь я иду в Палермо, опять принялся объяснять Александр, не замечая, как это сердит Мечникова. — Мы же ненадолго разлучаемся. Увидимся в Палермо. И ты непременно должен в это время записывать все-все, что случится с тобой и вокруг тебя, чтобы я после мог прочитать. И про меня напиши, как мы сидели под плащом, — улыбнулся Александр. — Будешь писать свои записки? Обещаешь?

Лев чувствовал и досаду, и странное стеснение в сердце.

— Писать записки буду, но о тебе нарочно не скажу ни слова, — сказал он, и Есипов не понял, говорит он шутя или серьезно.

А Лев смотрел на радостного, розового от волнения мальчика, который стал ему братом, и где-то глубоко внутри шевелилась беспокойная мысль: «Не надо бы нам расставаться. Не было бы худа».

Едва садилось солнце, я брал с собою по несколько человек абруццев с лопатами и топорами, и мы отправлялись в сторону от шоссе разыскивать все бывшие там проселочные дороги, и те из них, по которым можно было бы провезти пушки или пройти конным отрядам, мы перерезывали рвами, ставили там рогатки и всякого рода баррикады. Часто нам приходилось забираться очень близко к неприятельским аванпостам. Иногда мы даже слышали разговоры в бурбонском лагере, и разговоры почти всегда происходили на немецком языке. Поросшая густым кустарником местность благоприятствовала нам, а благодаря неисправности аванпостной службы в королевском войске мы были вне всякой опасности. Три или четыре дня кряду продолжались наши вечерние экскурсии. Мы изрезали все дороги и тропинки. Возвращаясь, я вздумал забраться несколько в чащу, в сторону от дороги. Я шел со всевозможною осторожностью, медленно ступая и держа саблю под мышкой. Работники, притаив дыхание, пробирались за мною. Вдруг раздалось несколько выстрелов, и пули прожужжали над нашими головами. Испуганные абруццы согнулись в три погибели и повернули назад с намерением выбраться на дорогу. Они, конечно, поступили очень нерасчетливо. За нами могла быть погоня, а в кустах спрятаться было несравненно легче, нежели на ровной дороге, убежать же от конной погони нечего было и надеяться. Уговаривать их и объяснять им все это было некогда, а одному оставаться было слишком невыгодно, и я отправился вслед за ними. Они бежали так быстро, что угнаться за ними я не мог. Погони, однако, никакой не оказалось, но, едва мы прошли или, правильнее, пробежали несколько шагов, снова раздались выстрелы, и несколько пуль впереди нас взбороздили землю почти у нас под ногами. Очевидно, невдалеке был поставлен пикет, состоявший, насколько можно было судить по выстрелам, из пяти или шести человек. Если б их было больше, они непременно вышли бы помешать нам работать. Сообразив все это, я увидел, что опасности особенной не было, и старался объяснить это работникам, которые при выстрелах повалились все на землю. «Странное это дело, подумаешь, — проговорил, вставая, несколько сконфуженный бритый детина лет тридцати с плутовской физиономией. — Ведь летит она, проклятая, словно жук или комар какой, а ведь так сердце и ёкнет, как услышишь этот мерзкий визг».