Н Кальма - Заколдованная рубашка

И вот они уже сидят, оба голые, под широким плащом Мечникова. Плащ суконный, от него пахнет мокрой собакой, но под ним тепло. И Александру и Льву становится вдруг удивительно уютно. От костра идет нестерпимый жар, жар опаляет лицо, щеки начинают гореть, и что-то от детства есть в этом сидении у костра под плащом. Наверное, даже взрослый и насмешливый Лев это почувствовал, потому что он первый начал говорить именно о детстве, и говорить по-русски, очень тихо, чтобы слышал один только Александр:

— У моего отца тоже был широкий-преширокий плащ и, когда я играл в путешествия, я делал из этого плаща палатку, забивался в нее и воображал, что я в девственном лесу. Потом я выходил на охоту. Я обшаривал полки на кухне и в буфетной. Мальчишкой я был очень тощий и плохо ел. Мои домашние были в отчаянии, они уговаривали меня, сулили мне сласти, если, к примеру, я съем супу. Но я почти не притрагивался к обеду. А тут, «на охоте», я сам, по собственному почину, забирал еду, как добычу охотника, в свою палатку и там в одиночестве пожирал все, что приносил. О моей игре узнали и стали потихоньку подкладывать на полки самое вкусное и питательное. Ах, какая это была отличная игра! — И Лев тихонько засмеялся у самого уха Александра. — А вы играли так, Александр? — спросил он и снова, не дождавшись ответа Есипова, засмеялся. — Нелепость какая, сидим голые под одним плащом, пять месяцев делим пищу и кров, плечо к плечу сражаемся, считаемся первыми друзьями, а говорим друг другу «вы»! Как вам это покажется?!

Александр смущенно завозился под плащом.

— Я полагал, вы сочтете это фамильярностью, — вымолвил он. — Ведь вы, Лев…

— Ну, так вот: с сего знаменательного часа переходим на «ты», решительно объявил Мечников. — А возьмем Палермо, так закрепим наш брудершафт по-настоящему. Сейчас же изволь, брат, выбранить меня! потребовал он. — Да не стесняйся, не стесняйся, бранись хорошенько, как полагается, — прибавил он, заметив, что Александр как будто колеблется.

— Ты… мерзкий насмешник, циник, ироник… — начал Александр и вдруг с внезапным порывом чмокнул Льва в щеку. — Знаешь, я очень горд и рад, что ты называешь меня другом! — закончил он.

— Ну спасибо, — тихонько сказал очень довольный Лев. — Знаешь, хотя ты и бранишь меня циником, а я верю в людей и верю в нашу дружбу. — Ему, видимо, хотелось вернуться к давешнему разговору. — Да, ты мне еще не сказал, случалось ли тебе играть в путешествия.

Александр покачал головой, и теплые капли с его волос упали на лицо Мечникова.

— Нет, Левушка, не приходилось, — сказал он каким-то тусклым голосом. — Ведь у меня, по правде говоря, и детства-то не было. — Он чуть помолчал. — Ведь вы, наверное, знаете…

— Знаешь, — тотчас же поправил его Лев.

— Что? Ах да, ведь мы же теперь на «ты», — спохватился Александр. Он под плащом пожал руку Льва горячей рукой. — Какой же ты хороший, Левушка! Ведь за мою жизнь по-настоящему ласкова со мной была одна только няня Василиса, а гуманен — мой гувернер-швейцарец. Матери своей я не помню, а отец…

Лев почувствовал, как при слове «отец» плечи Александра дрогнули, будто его зазнобило.

— Ну полно, полно, брось, забудь, — поспешно заговорил он. — И бога ради, прости меня за мои никчемные воспоминания. Сам не знаю, почему вдруг такой стих нашел.

— И прекрасно, и отлично, что нашел! — пылко возразил Александр. — Я вот тоже недавно вспоминал, как мы с тобой познакомились в Новый год у Дреминых на Васильевском. Помнишь?

— Неужто это было только в Новый год?! — искрение удивился Мечников. — Подумать только! Всего пять месяцев с небольшим прошло, а кажется — протекли годы… Петербург, снег, студенты — как давно все это было! Ты скучаешь по России? — неожиданно спросил он.

— Не скучаю, это не то слово, — отвечал Александр. — Я раньше не понимал, когда говорили, что у кого-то тоска по родине. А теперь иногда, как вспомню нашу псковскую деревню, запах скошенных лугов или как я катался зимой на коньках на пруду, так прямо сердце замрет… А вот есть же такие люди, как этот Датто, — задумчиво продолжал Александр. Изменник. Предатель. Что может быть страшнее! И какая страшная должна быть жизнь у такого человека, — сказал он, снова зябко подрагивая.

— Он плохо кончит, я уверен, — отозвался Мечников. — Ах, Саша, как мне хочется записать все, что было с нами в этой экспедиции! И про Датто и про наших друзей…

— Ну разумеется, ты непременно должен записывать все-все! — подхватил Александр. — Ты только представь себе: вот будущий историк берется написать о Гарибальди, о его походах, и вдруг находка — записки очевидца! И не просто очевидца, а очевидца просвещенного, умного, одаренного многими талантами…

— Ну, уж ты выдумаешь! — пробормотал донельзя польщенный Мечников.

— Нет, нет, я правду говорю, — настаивал Александр. — А как такие записки пригодятся нашим, в России, ты только подумай! — Он вдруг остановился, схватил друга за руку. — Послушай, а может, пока мы здесь воюем, там, у нас, уже освободили крестьян и наступила новая жизнь? — Он с трепетом ждал ответа Мечникова.

Лев покачал головой:

— Вряд ли. Мы услышали бы об этом. Ведь Гарибальди получает депеши, он непременно сказал бы нам. Ведь он всегда интересуется тем, что делается в России.

Александр понурился.

— Да, да, я и не подумал об этом… Ах, как мечтается иногда об этой новой жизни! Наверное, мой гувернер месье Эвиан был прав, когда говорил, что я всю жизнь буду стремиться к недостижимому. — Он вздохнул. — А помнишь, Левушка, как ты иронически осматривал меня, когда у Дреминых я выскочил и предложил себя в товарищи? Ты тогда не верил, что я могу быть тебе хорошим, настоящим товарищем? Ведь правда, не верил?

— Нет, я сразу, как только ты мне руку протянул, поверил в тебя, проникновенно отвечал Лов. — А ты не жалеешь, что поехал со мной, с таким авантюрным бродягой?

Вместо ответа Александр только крепче сжал пальцы Мечникова.

— Можно мне спросить у тебя одну вещь? Ты не обидишься?

— Я на тебя никогда и ни за что не обижусь, — тихо отозвался Лев.

— Тогда скажи мне: Наташа Осмоловская любит тебя? Впрочем, нет, нет, это я глупо спросил, — опять перебил себя Александр. — Даже слепой увидел бы, что она тебя любит. Но ведь ты-то ее не любишь?

— Нет, не люблю, — твердо отвечал Мечников.

На минуту под плащом все затихло.

— Бедная, бедная Наташа! — наконец чуть слышно пробормотал Александр.

И такую печаль услышал Мечников в этих словах, что понял: это себя самого пожалел Александр.

Он спросил осторожно:

— Ты… еще не остыл? Еще помнишь? Думаешь?

Александр встрепенулся.

— Как, значит, ты знал? — Он весь запылал. — Неужто ты полагаешь, что я могу когда-нибудь забыть, остынуть?! Это уж до самой смерти. А может, и после смерти я буду любить ее. — И такой веры, такой глубокой серьезности были исполнены эти слова, что Лев не решился даже улыбнуться.