Карина Кокрэлл - Мировая история в легендах и мифах

— Ты думаешь, я не понимаю, во что ты ввязал свои старые cojones!

— Ну, теперь уже не только свои… — неосторожно улыбнулся Ксенос, зажатый у Христофора в кулаках.

— Да, теперь и наши — тоже! Мы идем в устье Золотой Реки, чтобы обратно везти золото, украденное контрабандистами с португальских королевских золотых копей! Эти копи — преисподняя, это знают все. Головорезы, что охраняют тамошнее золото, как змея кладку, редко где еще встречаются на земле! Это если нас не утопят на обратном пути! Мы же течи не успеваем затыкать на «Пенелопе»! От хорошего рыбацкого баркаса не уйти, не то что от португальской линейной каравеллы, а ими ведь кишат подходы к Эльмине, ты же сам знаешь! Если нас потопят — считай, повезло. А если нет — забьют в колодки, дохнуть рабами на руднике! Ты понимаешь, во что ввязал всех нас, старый?!

Он тряхнул его, но Ксенос улыбался, не сопротивляясь, — повис на руках Христофора, как тряпичная кукла:

— А мы поднимем португальский флаг!

— Да хоть сорок португальских флагов! На первом же сторожевом корабле увидят, что «Пенелопа» — «испанка» галисийской постройки, и заподозрят неладное!

— Ну, мало ли галисийских кораблей плавает, может, и не заподозрят! Но ты только подумай, Христофорос, такая удача улыбается только раз в жизни. Ну, ты молодой, а сколько мне еще плавать? Горизонт уже не вижу, все расплывается, турецкую «кадоргу» [242] «Кадорга» или «каторга» — искаж. kadyrga (тур.) от позднегреческого katergon — тип турецкой галеры. чтоб они все сгорели! — от венецианской галеры скоро не отличу. Правый бок болит — сил нет, кости ломит перед штормом, хоть плачь. А на Рибейра Гранде [243] Остров Азорского архипелага. я себе уже домик присмотрел на берегу с пристанью и новый каррак по сходной цене. Остров хороший, тихий. Заработаем на этом деле, — понизил он голос до шепота, — буду там доживать, замаливать грехи, жертвовать на церковь, сделаюсь почтенным судовладельцем. Может, даже и женюсь? Наверняка найдется для меня на Рибейре какая-нибудь вдовушка! — Он пьяненько засмеялся.

Христофор со злостью отпустил рубашку Ксеноса, от нее отлетела костяная пуговица и запрыгала по просмоленному дереву. Разговор обещал был долгим: Христофор с размаху сел на прикрученную к полу табуретку у стола — напряженный, взволнованный, злой.

— Ну, вот пуговицу мне оторвал! — с добродушной досадой протянул Ксенос — А чего раскипятился? Всего-то и нужно — привезти груз из Африки в Лиссабон и передать из одних рук в другие. Несколько мешков или бочек, которые положим вот в этом углу моей каюты и которые никто и не заметит. Не тем ли мы занимались годами — перевозили груз? И пропивать деньги на этот раз я не стану. Не-е-ет!

Христофор бросил на Ксеноса недоверчивый вгзляд. Тот вскинулся:

— Да, не стану! Ты молодой, а у меня на старости лет за душой — ни гроша. Сам знаю, что долго моя «Пенелопа» не протянет.

— Не разжалобишь, старый borracho [244] Пьяница (исп.). !

Ксенос, словно не слыша, добавил непривычно тихим, словно чужим голосом:

— Христофорос, давно я хотел тебя… попросить. Если суждено мне когда-нибудь на суше умереть, похорони меня как следует, по-христиански. Чтоб все — как положено. Ведь кроме тебя — некому. Сыновей у меня, может, и десятки по всем портам раскиданы, но я о них не знаю, как и они обо мне. Кроме тебя — некому… И чтобы монашки (не монахи, не люблю их!) читали по моей душе. — Лицо его жалко скривилось. — И чтобы хоть напоследок Пресвятая Богоматерь и Христос мой страшный грех простили. Обещаешь?..

Христофор молчал, глядя на него с раздражением. Потом — с любопытством: никогда раньше Ксеноса таким не видел. Капитан дрожал. В глазах стояли слезы.

— Я ведь… из страха… единственно из желания жить… на Берберском берегу… плененный… насильно… Я ведь там… они… надо мной… они… они…. Сарацином меня сделали, по своему подобию! Вот! И слова свои бесовские заставили произнести! Что мне было делать?!

И, порывисто расстегнув ширинку, вывалил свое нехитрое морщинистое хозяйство, залился горькими слезами и замер.

— Как я к Святому Петру — с таким вот? [245] Ксенос не был силен в житиях святых и не знал, что святого Петра из галилейской Бетшаиды такая привычная анатомическая «модификация» уж конечно же совершенно не удивила бы, скорее наоборот, удивило бы отсутствие таковой.

Христофор не знал, что и сказать, только потом нашлись слова, и он закидал ими грека яростным шепотом и с притворной злостью, словно откровение капитана не произвело на него никакого впечатления:

— Не старайся, не старайся разжалобить меня своим обрезанным!.. Застегни штаны и помни: на рай — их или наш — рассчитывать тебе все равно нечего! Потому что у Африки уйдем мы прямиком на дно. Вместе с твоим ворованным золотом, impotente!

Капитан, однако, уже видел, что Христофор успокоился и будет соучаствовать в предприятии — куда денется!

Меланхолию и благочестие Ксеноса как рукой сняло. Сразу повеселев, он хрипло прикрикнул на своего воспитанника:

— Замолчи, дурак! Накличешь!

— А если команда догадается, что мы везем, и взбунтуется, потребует доли? — едва слышно спросил после раздумья Христофор. — Рисковать-то всем!

— Я тебе давно хотел сказать вот что, — продолжал Ксенос, укладываясь на своем сундуке поудобнее. — Навигатора я из тебя сделал. Вот только команду в руках держать не научил. Этому научить — труднее всего. Сам учись. Заметил я, что не любишь и не умеешь ты наказывать, на меня надеешься. Это плохо. Команда — бродячие псы. Их много, целая стая, а ты один. И все равно тебя должны бояться. Внуши, что ты — вожак. Никогда не показывай неуверенности или страха перед командой. И не жалей никого, потому что тебя не пожалеет никто. Возьми меня: хоть один сукин сын меня когда-нибудь напугал? Пожалел я хоть раз кого-то? Никогда! Такой порядок. А монаха где-нибудь на Азорах оставлю. Бог спасет. Пристает все сильнее со своими россказнями. Да и уродлив, как смертный грех. И без него бесполезного народу в команде полно… Бочки не бездонные, а воду пить всем хочется, — ни с того ни с сего добавил капитан, улегся поудобнее и вскоре захрапел.

Христофор смотрел на него спящего: как мало, оказывается, знал он о том, кто, по сути, заменил ему отца! Да ведь и он так и не решился открыться Ксеносу о савонском том воскресенье: надо было с самого начала, а теперь, после стольких лет, уж и не к чему.

Он опять подошел к расстеленной на столе карте берега Западной Африки: они и раньше бывали здесь, бухт укромных много. Может, и получится?

А если, вправду, заработают они на африканском золоте, и хватит даже на свой собственный каррак — хотя бы как тот, что он видел недавно на продаже в Лиссабонском порту? Своя посудина — сам себе хозяин!