Аркадий Первенцев - Секретный фронт

Забрудский, будучи инициатором "перевоспитания доверием" своих "крестников", поднялся во весь рост в за щиту этой идеи. В ответ на разумные доводы осторожничающих людей он выдвигал собственные, нисколько не противоречащие указаниям партии соображения. Но одно дело - повторять к месту и не к месту указания, а другое дело - претворять их в жизнь.

Ткаченко поддержал Забрудского, но в то же время рекомендовал не забывать "крестников", помогать им словом и делом, доказав тем самым реальную возможность "строить" нового человека из старого материала.

- Тактично выясни, каково их настроение, не обижай излишними подозрениями, - советовал Ткаченко. - Положение их трудное: уйти из кровожадной банды, не выполнив задания, проломить брешь в их тайной агентуре - этого подполье не прощает...

- Трещит по швам их подполье! - воскликнул Забрудский. - Куда им фасон держать!

- Нет и нет! - Ткаченко не согласился с излишним оптимизмом Забрудского. - В массе своей - да, недовольство среди бандеровцев растет, но ядро, вожаки - а их, обагривших руки кровью, немало - сплачиваются, ими овладевает мужество отчаяния... Вот в такие моменты особенно необходимо быть собранным, быть начеку!

Ткаченко задержался возле окна. День становился синевато-пасмурным, такая погода обычно навевала тоску, предсказывала затяжную зиму, особенно трудную для пограничной вахты. Уже проветриваются полушубки, валенки, просушиваются меховые шапки, расчленяются, как слоеные пироги, тюки с ватными штанами и телогрейками. Человек в недавнем прошлом военный, Ткаченко жил интересами окружавшей его армейской среды.

Забрудский говорил о том, как представитель центра изучал обстановку, побывав не только в райкоме, но и в райисполкоме и райотделе МГБ. Об этом знал Ткаченко, ему докладывали и Остапчук и Тертерьян. Изучался злободневный вопрос о возможности более широкой выдачи оружия активу для самообороны. Ведь вооружить надо было не только добровольные отряды, помогавшие пограничникам, но и каждого активиста, чтобы тот в любую минуту мог встретить бандитов огнем. А это было далеко не простое дело: требовались точные списки надежных людей, требовались характеристики, поручительства...

- Тогда, в Буках, последнее слово, какое я увез оттуда, было "дайте нам зброю", - сказал Забрудский, - теперь заявлюсь туда с пустыми руками опять ни два ни полтора... Ухналь и то просит оружие, Павел Иванович, а? Забрудский не случайно поставил на прощание этот вопрос. Насчет Ухналя скрещивались шпаги, а его просьба о выдаче ему оружия явилась последней каплей в переполненной чаше.

- С Ухналем надо трезво подумать, - сказал Ткаченко. - Дело даже не в том, надежен ли он или ненадежен, а в реакции населения. Как люди расценят это? Решить кардинально пока отказываюсь. - Уловив разочарование в выразительных глазах Забрудского, добавил: - Давай решим так: пригласи Ухналя ко мне, привези его. Спросишь, зачем? Просто хочу поглядеть ему в очи. Бумаги, характеристики, информация - одно, а вот в очи поглядеть другое... Так ему и скажи, будто невзначай, чтобы он не перелякался...

- Это мне нетрудно, Павел Иванович, - пообещал Забрудский. - Разреши исполнять?

Энергичная напряженность, свойственная Забрудскому, была понятна Ткаченко. Этот не опустит руки, и не только из опасения проштрафиться перед начальством, а по твердому убеждению. "В нем то хорошо, что он всегда остается самим собой, - думал Ткаченко, - какой есть, нескладный, иногда крикливый, бряцающий орденами и медалями, их он не снимает и гордится. Вот такой он и есть - искренний и правдивый..."

Чтобы отвести душу и укрепиться в своих мыслях, Ткаченко позвонил генералу Дуднику, хотя не рассчитывал застать его, неугомонного и вездесущего, возле стационарного аппарата. Обычно его разыскивали по сложной сети военной связи, с позывными и паролями.

А сейчас, вопреки предположениям Ткаченко, Дудник оказался на месте. Его басовитый смешок как бы обласкал закручинившегося бывшего танкиста, и генерал, почувствовав, как важно для Ткаченко его видеть, пообещал подскочить в Богатин.

Неожиданно ударил морозец, вода взялась хрупкой хрустальной пленкой, особенно ранними зорями, да и вышел уже приказ о переходе на зимнюю форму одежды, поэтому генерал приехал не в обычном для него пропыленном комбинезоне, а в щегольской бекеше, высокой серокаракулевой папахе, посвежевший и помолодевший.

- Вы, товарищ генерал, владеете секретом молодости, - весело приветствовал его Ткаченко. - А ну-ка, поворотись, сынку, як сказал Тарас Бульба!

- Удалось прихватить десяток дней в счет законного отпуска и промыть кишки в Трускавце, - объявил генерал, сбросив бекешу и принимаясь за традиционный чай вприкуску. - Скажу тебе, Ткаченко, отличная водица "нафтуся". Намечалось покалывание в области почек - как рукой сняло... Ты что же, не сумел убедить представителя? Наполовину убедил? Этого маловато, на половине-то и переламывается. - Неистощимый оптимизм Дудника, как успел убедиться Ткаченко, был лишь удобной маскировкой: генералу хватало забот, и далеко не все выглядело в розовых красках! И ему приходилось отбиваться от рьяных администраторов, предлагавших крутыми мерами раз и навсегда покончить с осиным гнездом бандеровцев.

- Я не хочу создавать галерею мучеников, - горячась, возражал он. Надо срывать с этих мучеников веночки, а не водружать над их отпетыми головами!

Найдя в Ткаченко своего единомышленника, Дудник не раз говорил ему:

- С тобой, Павел Иванович, душой отдыхаешь. По-хорошему размягчаешь ты меня, Ткаченко. Видать, легко было Якубовскому воевать с такими, как ты. Переписываешься с ним?

- Ну, как сказать. У нас не такие отношения, чтобы переписываться. Поздравления с праздниками посылаю ему...

- Отвечает?

- Бывает, и опередит.

- Похвально. А я не наладил четкости. Получу поздравление, думаю, отвечу, но забуду. Вспомнишь, уже поздно, махнешь рукой: ладно, мол... А человек-то ждет, разное думает. Забурел, видно, Дудник. Особенно больно, если таким образом обидишь кого-нибудь из соратников, да еще из тех, кто пониже тебя... Начальство, конечно, не забываем, сам вовремя не вспомнишь, адъютант напомнит... У адъютанта даже списочек заведен - имя, отчество, сам напечатает, только подписывайся. Теплота-то и пропадает, одна формальность остается... - Дудник улыбнулся, звякнул ложечкой о пустой стакан. - Распорядись-ка грузинского, да покрепче.

Дудник пил чай аппетитно, из блюдечка, вприкуску, живо играл темными глазами, говорил смачно, баском:

- Поздравления еще куда ни шло, а вот коли обещанное не выполнил, посулил и забыл, тут дело хуже. К примеру, пообещал я рядовому Горчишину направить его в военное училище, сам на заметку не взял, адъютант мимо ушей пропустил, а ведь Горчишин-то помнит... Приезжаю я в ту часть - ты знаешь, Пантикова, - Горчишин из взвода Строгова, которому за Луня посмертно дали орден Красного Знамени, увидел Горчишина, на лица память у меня будь здоров: увижу - на всю жизнь запомню. Так вот, смотрит он на меня этакими черными, прямо скажем, жутковатыми, вопрошающими глазами; и сразу вспомнились лес, табор оуновский, могилы и он, Горчишин... Поедет Горчишин в училище, Ткаченко! И сын мой пошел-таки по пути отца, в военное училище приняли.