Валерий Легостаев - Как Горбачев прорвался во власть

Все это было лишним, повторяет Бретвейт. Советский Союз разваливался прямо на глазах, он прогнил изнутри, и нужно было лишь «подтолкнуть его плечом», чтобы он упал, — тем более что многие из тех, кто в СССР был заинтересован в его падении, сами активно искали контакты с Западом.

Дальше Родрик Бретвейт приводит историю «перестройки» и развала Советского Союза, в чем он сыграл далеко не последнюю роль. Он начинает эту историю с хрущевской «оттепели», что, в общем-то, правильно:

«Хрущев, являвшийся Первым секретарем Коммунистической партии Советского Союза с 1953 по 1964 год, был не дурак. Он понимал, что перед ним стоит серьезная проблема. Он начал с краткосрочных мер — импорта западной технологии и западного зерна (А долгосрочные какие? Полная зависимость от Запада? — В.Л.). Затем он пошел дальше: развернул широкую дискуссию по поводу экономической реформы. Советские экономисты увлеклись сложными и еретическими идеями. Они ставили вопрос о том, нельзя ли видоизменить централизованное планирование или даже вовсе заменить его рыночным механизмом (это уже не советские, но антисоветские экономисты. К чему ведет «вовсе рыночный механизм», мы ныне очень хорошо знаем. — В.Л.)

Но интеллектуальное брожение в годы правления Хрущева длилось недолго; 1968 год и подавление либерального режима в Праге положили всему этому конец. В публичных дискуссиях вновь стали преобладать избитые лозунги старой идеологии. Лозунги были важны, потому что они эмоционально поддерживали геронтократов в Кремле, служили для них оправданием бессмысленных и провокационных вылазок Советского Союза в Африке и Латинской Америке.

Интеллигенция в старые лозунги больше не верила. Многие ударились в усталый цинизм, сатирически описанный биографом Ельцина Леоном Ароном:

«Эти мягкие, умные, милые и насквозь циничные бездельники… проводили целые дни в болтовне, обмене слухами и антисоветскими анекдотами, чтении и передаче подпольных самиздатовских рукописей, флирте, разговорах по телефону, часовых «перекурах», набегах на близлежащие магазины, куда, по слухам, только что прибыла новая партия японских зонтиков, финских сапог или турецких кожаных курток.

Это были ветераны уклонения от своих обязанностей, великие мастера надувательства и очковтирательства — настоящие асы в искусстве избегать работы, значительная часть которой, надо признать, была бессмысленной и выдуманной презренными «ими»— партией и бюрократией, которых эти антикоммунистические радикалы, — в большинстве члены партии, — негодуя в довольно узком кругу и не подвергая себя опасности, страстно ненавидели»».

Хороший портрет будущих «прорабов перестройки» и «вождей демократии», нечего сказать!

«Однако не все отказались от борьбы. Некоторые отважные души — Солженицын, Сахаров, Амальрик, Щаранский и другие — высказывали свое мнение публично и публично же карались тюрьмой или ссылкой. Были и другие, чья роль в конечном итоге оказалась не менее значительной».

Кто же эти «другие», чья роль «оказалась не менее значительной»? «Пятая колонна» в высших эшелонах власти?.. Списочек, списочек представьте, господин посол! Зачем вы прячете от нас этих скромных героев? Вы-то их знали и с ними работали, — недаром в одном из эпизодов вашей книги, где речь идет о переговорах в Лондоне с советскими представителями, вы пишете: «Некоторые официальные советские лица явно предпочитали вести переговоры в лондонских парках, а не в своих кабинетах, где, как они, вероятно, опасались, что их подслушивали». Чего может опасаться честный чиновник, если он ведет переговоры на благо своей страны? Ну и пусть подслушивают, ему же лучше, это лишь предателю надо бояться… Но не будем забегать вперед, кое-кого «из официальных советских лиц» вы нам, господин посол, все же представите далее…

«4 мая 1979 года к власти в Англии пришла госпожа Тэтчер. Она увидела, или ей показалось, что она увидела, становящийся все более уверенным в себе Советский Союз, распространяющий свое влияние в Афганистане, Южной Африке и Центральной Америке путем подрывных действий и прямого вторжения… размещающий наступательные ракеты на территориях своих восточных сателлитов и наращивающий свои обычные вооружения так, что они намного превышают эквивалент НАТО. Запад, по ее мнению, не был способен ни психологически, ни в военном и экономическом отношении к сопротивлению».

А где же, извините, гнилость и развал Советского Союза? Господину послу приходится делать оговорку про М. Тэтчер «или ей показалось», тем самым утверждая, что она страдала масштабными галлюцинациями. Вот так-то вот, — даже Тэтчер ему не угодила: ишь, вздумала говорить о мощи СССР, глупая баба!

«И все-таки («все-таки» означает «несмотря на ее галлюцинации»? — В.Л.), не кто иной, как г-жа Тэтчер, «железная леди», первой уловила ветер перемен. Она не верила в то, что советская система может существовать вечно. Если Запад не упустит своих преимуществ, справедливо рассуждала она, он выйдет победителем, ибо опирается на уникальную, почти безграничную, творческую силу и жизнеспособность индивидуумов (на каких индивидуумов, обладающих «уникальной и почти безграничной силой», опирался Запад? Ох, как хотелось бы услышать все же их имена! — В.Л.).

Учитывая закрытый характер советской политической системы, считала она, вызов ей может быть брошен лишь «своим», — человеком, сделавшим карьеру изнутри (прямо и ясно сказано. — В.Л.). Она утверждала, что была первым из западных руководителей, заметившим Горбачева, потому что искала кого-нибудь, похожего на него.

Она потратила значительную часть своей громадной энергии на то, чтобы попытаться понять суть советской системы. Тэтчер стала своего рода специалистом по этому вопросу».

Да, Тэтчер, без сомнения, играла первую скрипку в начавшейся «перестройке». Помощник Михаила Горбачева — Черняев, — о котором Бретвейт сообщает, что он «неизменно был очень полезен для нас», во время одной незначительной размолвки милой «Мэгги» с дорогим «Горби» упрекал Горбачева:

«Она [Тэтчер] делает для нас доброе дело… Зачем же делать вид, что вы это не очень цените? И, кроме того, она женщина. Неправильно, будто это мужик в юбке. Весь ее характер, даже вся ее политическая манера поведения — женская. И это еще и англичанка». Последний аргумент, надо полагать, был для Горбачева неотразимым — «и это еще и англичанка». Не русская же какая-нибудь, в самом деле! Что вы, Михаил Сергеевич, разве можно англичанку обижать? Ведь у нас с англичанами, сами понимаете, какие отношения…

Бретвейт продолжает: «Горбачев продемонстрировал, что он готов продвинуться по пути реформ гораздо дальше, чем думали скептики в России и за границей (это он продемонстрировал после разговоров с милой «Мэгги»? — В.Л.). На 19-й конференции Коммунистической партии Советского Союза, состоявшейся в июне 1988 года, он выдвинул план радикального преобразования советской политики, который знаменовал начало конца коммунистической партии и самой советской системы (а нам Горбачев тогда твердил о другом: обновление и оздоровление партии, мол, все это означает. — В.Л.)