(Бирюк) Петров - Перед лицом Родины

Учась в военной академии в Москве, он вырвался на недельку, чтобы повидаться с родными. По дороге заехал к двоюродному брату Виктору Волкову, работавшему в газете в большом южном городе, и уговорил его поехать с ним в станицу.

Для Виктора эта поездка была кстати: редактор еще раньше посылал его в командировку написать очерк о весеннем севе.

Вот так и собрались двоюродные братья проведать свою станицу, в которой они родились, провели детство и юность...

Когда Прохор и Виктор проснулись, уже вечерело. Синие дали над степной равниной четче. На нее облака погустели: одни будто застыли в недосягаемых просторах, другие, те, что были пониже, медлительно двигались над землей, то беспрестанно меняясь в своих очертаниях, то вдруг принимая вид причудливого нагромождения мраморных гор или кипенно-белых снежных ущелий и ледников, то внезапно превращаясь в волшебные лиловые замки с башнями и шпилями...

А от закатного солнца все вокруг призрачно розовело, и тени от бегущих облаков над степью становились темней.

Словно мираж, на горизонте в ослепительных искрах играющих лучей появилась станица с ее мохнатыми левадами, рощами и садами.

У Прохора замерло сердце. Родная станица! Отчий дом!

II

В кругу семьи - близких, родных людей - Прохор, как когда-то в далекой юности, если ему приходилось долго отсутствовать, а потом снова появляться дома, испытывал радость от того трогательного внимания, с которым к нему относились домашние.

Он устроился с Виктором в той же самой маленькой комнатушке, в которой жил и в детстве, вместе с Константином, учительствовавшим в то время в местной школе.

Все в комнате напоминало прошлое. Тот же старый, изрезанный перочинным ножом коричневый стол, накрытый голубой клеенкой, те же хромоногие венские стулья, с грубыми дощатыми сиденьями, поделанными Захаром; та же железная кровать с погнутыми никелевыми шишками на спинках. На столе, как и раньше, лежала стопка дореволюционных зеленоватых журналов "Нива", которые выписывал брат Константин. На стене висела запыленная балалайка с оборванными струнами. Это тоже память Константина, он на ней, бывало, игрывал.

И куда бы и на что бы ни взглянул Прохор - все здесь напоминало былое. И эта старая домашняя патриархальность умиляла его.

- Витя, посмотри, - радостно смеялся Прохор. - Все здесь так же и осталось, как было в детстве.

- Да, - грустно согласился Виктор. - Но у меня - не все так... Отец мой, как тебе известно, умер. Уж года два прошло с тех пор. После себя он оставил развалившийся домишко... Ходил я вчера туда. Весь дом соседи растащили на дрова... Остались какие-то рытвины да ямы... жалко. Как ни говори, в этом домишке я провел свои милые детские годы... отрочество... Да, сохранилась, правда, еще груша, что росла перед нашими окнами в палисаднике. Поклонился я этой груше, слезы выступили на моих глазах... Очень тяжело... Я, конечно, понимаю, что все в мире течет и меняется, но все-таки до боли сердечной жалко прошлого... Сегодня пойду на кладбище поклониться праху отца...

- Пойди, конечно, - сказал Прохор и, помолчав, спросил: - Ну, а как с материалом для очерка? Собрал?

- Был я в Совете, был у секретаря партячейки, беседовал с казаками, ездил на поля... Материал как будто собирается подходящий... Да еще сегодня поеду в степь, посмотрю...

- А я вот на огород пойду со своими, - сказал Прохор. - Помогу им.

Позавтракав, все разошлись по своим делам: Василий Петрович с Захаром поехали в поле - посмотреть, не подсохла ли земля для сева, а Прохор направился с матерью Анной Андреевной и снохой Лукерьей на огород вскапывать гряды под огурцы.

Огород находился в займище, за станицей, близ небольшой речушки, заросшей красноталом. На берегу речки разрослись сады. Цвели жерделы и вишенник. Чистый, прозрачный воздух пропитался сладостным ароматом цветения.

Прохор взял мотыгу, плюнул на ладони, как это делал когда-то в юности, начиная что-нибудь копать или поднимать вилами снопы, стал энергично разбивать комья чернозема. Работа у него спорилась. Грядки и лунки получались превосходные.

Старуха, опускаясь на колени, протыкала пальцем теплую влажную землю, бросала в ямки семя и заравнивала. А сноха Лукерья, высоко подобрав юбку, поливала грядки, мелькая белыми жилистыми икрами.

Анна Андреевна что-то бурчала себе под нос. Прохор прислушался:

- Загадаю загадку, брошу я в грядку, - бормотала мать, - полгода пожду, годовинку сниму...

- Мама, что вы причитаете? - усмехнулся Прохор.

- А ты уж и подслухал, сынок? - поднялась на ноги старуха. - Это я присказку говорю. Люди старые учили меня, что при всяком деле надо слово знать. Без слова ни к какому делу не приступайся.

- Чепуха это, мама.

- Может, и чепуха, сынок, мы уж так приучены, никуда уж, видно, не денешься... Мы люди старые, со старыми привычками.

К обеду работу на огороде закончили, и Прохор, намаявшись, чувствовал себя великолепно... День стоял тихий, безветренный.

- Хорошо у вас здесь! - воскликнул Прохор, оглядываясь. - Так и жил бы всю жизнь в станице...

- Вот хорошо-то было бы, - мечтательно протянула старуха. - Сеял бы хлеб с нами...

- Да, мама, сеял бы хлеб... если б не война...

Он задумался. "Да, именно война. Если б не она, то не попал бы я на фронт, не встретился бы там с большевиками, не вступил бы в партию. Сколько этих "бы"..."

И действительно. Как попал Прохор в 1914 году на австрийский фронт, а затем вступил в 1917 году в РСДРП, так все у него пошло по другому, по-новому.

Гражданская война... Военком 4-й кавдивизии Первой Конной армии Буденного... Затем комбриг... После окончания гражданской войны - военная академия. В будущем поприще крупного военного...

- Ну, теперь можно идти домой полдневать, - сказала мать. - Пойдем, Проша. Забирай мотыги, ведра.

- Пойдем, мать, пойдем, - сказал Прохор, обнимая сухонькое, костлявое тело старухи. - Покорми меня борщом... Я думаю, что ныне я честно заработал обед.

Он глянул на свои ладони. На них белели бугорки мозолей.

- Вот, мама, - показал он ей свои руки, - белоручкой стал. Не успел взять в руки мотыгу, как уже мозоли появились.

- Ну какой ты белоручка, - отмахнулась старуха. - Вечный ты труженик, Проша. Вот уж Костя у нас был белоручка так белоручка. Бывало, приедет на каникулы домой, так дров не допросишься нарубить... Не любил черную работу. Да, по правде сказать, мы его не дюже и приневоливали-то к труду. Баловали, грешным делом... Гордились мы дюже им: как же, учился он на учителя... А учитель в ту пору был в станице наипервейший человек... А зараз-то и говорить уж нечего - генеральского чина достиг... А на шута нам надобно его генеральство... Не мило оно нам... - старуха тяжело вздохнула. - Блукает теперь где-то за тридевять земель от дому, от родной семьи.