Маргарита Альбедиль - Индия: беспредельная мудрость

Как правило, героиня драм так нежна, что готова потерять сознание, если подруга шутливо слегка ударит ее цветком, а ее тонкая талия, соединяющая высокую грудь и широкие бедра, так хрупка, что готова переломиться от сильного душевного волнения. Если героиня – куртизанка, то она блистает золотыми украшениями и драгоценными каменьями, как лунный серп, затененный осенней тучей, а если она – скромная дочь отшельника и вынуждена носить грубую мочальную одежду, то она похожа на цветок, полуприкрытый пожелтевшим листком.

Если эта девушка влюблена – а она, как правило, влюблена, – то она сидит целыми днями, бледная и вздрагивающая, увядая от любви, «как жасмин на морозе», и даже размягчившийся лак стекает с ее ног от любовного томления. Во сне она видит возлюбленного и слышит его голос, но, проснувшись и поняв, что это был всего лишь сон, лишается чувств. Когда она, истомленная и осунувшаяся, встречается, наконец, со своим возлюбленным, ее томный взгляд полон изумления и ласки. При всей прелестной застенчивости наша скромница обычно сама берет инициативу в свои руки и первая дает понять свои чувства любимому, либо послав к нему свою наперсницу, либо написав любовное признание ногтем на лотосовом листке, мягком, как брюшко попугая, либо, несмотря на проливной дождь, сама приходит в дом возлюбленного. Какими бы ни были дальнейшие коллизии, исход пьесы неизменно благоприятен: разгневанная соперница устранена, козни злой разлучницы уничтожены, роковое проклятие искуплено и т. п. – и влюбленные соединяются. Заметим, что эта ситуация в корне противоположна русской литературе, где влюбленные чаще обречены на вечную разлуку, и ее воспеванию посвящены лучшие страницы как нашей высокой поэзии, так и народной.

Эти пьесы, как и многие другие произведения индийской культуры, «вводят нас в пряную атмосферу индийской эротики», но эта эротика никогда не была просто клубничкой, и в Индии не могло возникнуть – и не возникло – порнографии. В индийских представлениях о любви и о взаимоотношениях полов для нее просто не нашлось бы места. В самом деле, порнография, как верно заметил Г. Гачев, «оскорбляет богов, ибо, не замечая метафизического характера происходящего, продолжает талдычить о нем на языке и в понятиях психологии личности, которая вычленяет части, вещи, формы – фиксирует их передвижение, позы-факты в ходе соития… Она видит удовольствие и не зрит блаженства. Будто то, что здесь совершается, принадлежит полностью личности (будто в ней, тупой, начала и концы происходящего), ее замкнутому опыту, а не космической жизни рода людского. Порнография не тем лишь оскорбительна, что о таинстве говорит – о том, что должно быть, но не быть предметом мысли и слова, но тем, что не так говорит: музыку разымая, как труп. Она оскорбительна той же тупостью, что и рассудок в делах разума, что и сапожник, судящий выше сапога в картине Апеллеса…»

И в «Камасутре» Ватсьяяны, и в других индийских произведениях любовь понимается таким образом, что брачное или иное соединение причастно космическому таинству, и такое понимание было задано с древнейших времен тем особым индийским миропониманием, которому и посвящена настоящая книга. Упорядочивая все стороны человеческой деятельности, индийская религиозная традиция не оставила без внимания и одну из самых животрепещущих сторон человеческих взаимоотношений – любовные, в их эмоциональном, физиологическом и семейно-социальном аспектах. Вследствие этого область любовной чувственной жизни во всех ее регистрах получила явно выраженную сакральную окраску.

Произошло взаимопроникновение двух поведенческих сфер – сакрализованных любовных отношений и сексуализированных форм культа. Оно отразилось еще в древнейших текстах, например в упомянутых выше ведийских космологических свидетельствах, когда сам космогонический акт описывался как сочетание Неба-Отца с Землей-Матерью, а дождь представал как семя, оплодотворяющее землю. Соответственно этому осмыслению оказался сексуализированным и ритуал как таковой, например, возжигание жертвенного огня трением двух кусков дерева уподоблялось соитию, при этом верхний кусок отождествлялся с мужским детородным органом, а нижний – с женским.

И само по себе любовное желание, кама, играющее в индуистской этике и эстетике очень важную роль, соотносилось с космогонической силой, с «первым семенем творящего духа», связанного своим происхождением с тапасом – жаром. Здесь, как и в «Теогонии» Гесиода, имеется сходная последовательность возникающих мировых начал: Эрос появляется вслед за изначальным Хаосом, то есть он предшествует Космосу и является его необходимым условием. Творящее желание в ведических гимнах преобразуется в бога Каму, которого обычно призывают истребить злые силы. И позже любовное желание стало персонифицироваться как божество, к которому взывали, когда требовалось добиться успеха в любви, восстановить утраченную силу, вызволить любимого из сетей злой разлучницы. Эти свидетельства, хотя они и относятся к довольно ранним слоям индийской религиозной мысли, все же являются сравнительно поздними, поскольку еще в доисторической Индии были широко известны эротические обряды, причем в самых разных контекстах. Раскрыть их подлинное глубокое значение мы не можем из-за недостатка необходимых свидетельств.

Как персонифицированное желание «Смущающий душу» бог любви сравнивается с ненасытным пламенем, он – отец Тришны, то есть «Жажды», и супруг Рати, то есть «Любовной страсти», а его младший брат – Кродха, то есть «Гнев». Бога любви обычно изображают юношей, восседающим на колеснице или на попугае и пронзающим сердца влюбленных стрелами из цветов. В одном из самых популярных преданий, связанных с Камой, рассказывается о том, как этот игривый бог однажды нарушил суровое подвижничество Шивы, за что тот в гневе испепелил Каму, но затем, склонившись к мольбам Рати, возродил его; финалом истории стал брак Шивы с Парвати. Вообще считается, что пренебрежение дарами Камы равносильно бесчестию.

Традиции уподобления противоположных космогонических сил женскому и мужскому началу, как и их ритуальные отождествления, сохраняются и позже, в послеведийский период. Так, в брахманических текстах и в упанишадах возжигамый на алтаре огонь называется мужчиной, а алтарь – женщиной, причем отдельные его части соответствуют частям женского тела. И как женщина возлежит, обнимая мужчину, и при этом «происходит соединение, дарующее потомство», так совершается и жертвоприношение. «Ты совершил жертвоприношение на моем огне», – говорил обманутый муж, насылая магические чары на любовника своей жены.