Михаил Кром - Пограничные земли в системе русско-литовских отношений конца XV — первой трети XVI в.

Примечательно, что те князья, которые по своему богатству и влиянию стояли вровень с литовскими панами, достигали высших государственных постов: так, виленское каштелянство в 1492–1511 гг. занимал кн. А. Ю. Гольшанский, в 1511–1522 гг. — кн. Константин Иванович Острожский, ставший затем (1522–1530 гг.) воеводой Троцким [569]. Конечно, другим, не столь могущественным князьям подобные «уряды» были недоступны, но более скромные должности они могли занимать и занимали. Места в лавице панов-рады, начиная с шестого (воеводы киевского) и ниже, часто занимали представители русской княжеской знати. В изучаемый период, на рубеже XV–XVI вв., князья являлись наместниками Брянска и Путивля (до их присоединения к Русскому государству), Минска, Киева, Орши и (до середины 1490-х гг.) Витебска [570]. Так что князья занимали хотя и не первостепенное, но прочное место в политической системе Великого княжества Литовского.

Казалось бы, на посту наместника князья имели возможность восстановить в новой форме былое влияние и власть над местным населением, однако в действительности все обстояло иначе. Первое, что обращает на себя внимание, это частая смена наместников во многих землях. Так, кн. Федор Иванович Жеславский (родной брат Мстиславского князя Михаила), бывший в 1492–1494 гг. витебским наместником, перешел затем на брянское наместничество, где провел около пяти лет (1494–1499 гг.), а в 1501 г. мы видим его уже в Орше [571]. Другой пример «странствующих» наместников являют собой князья Глинские: Иван Львович Глинский, побывав наместником переломским и ожским, стал в 1505 г. воеводой киевским, а в 1507 г. переведен в Новогрудок, где и находился в момент восстания 1508 г.; его брат Василий Львович побывал наместником василишским (1501–1505 гг.), слонимским (1505–1506) и старостой брестским (1506–1507 гг.) [572]. Сменив за свою жизнь по несколько наместничеств и пробыв на иных из них лишь год-другой, князья вряд ли могли наладить отношения с местным населением. Об этом свидетельствуют и многочисленные жалобы витебцев, минчан, брянцев на своих наместников-князей [573]. Похоже, для населения не было особой разницы в том, кого пришлют к ним из Вильна наместником — «своего», православного князя или пана-католика: конфликты возникали и с теми, и с другими. Исключение составляла Волынь: как правило, ключевые посты в управлении этой землей (старосты луцкого и маршалка Волынской земли) занимали крупнейшие местные землевладельцы — такие, как князья Острожские, Чарторыйские, Сангушки [574]. Их действительно огромное влияние в крае (да и во всем государстве) имело прочные корни, и не случайно во второй половине XVI в. волынские князья сыграли важнейшую роль в этнической консолидации украинских земель [575]. За пределами Волыни князья не могли выступать в качестве вождей православного населения.

Осталось рассмотреть положение князей при виленском дворе. В 90-х гг. XV в. здесь восходила звезда кн. Михаила Львовича Глинского. Согласно весьма распространенному в историографии мнению, он был вождем «русской партии», главой православных феодалов в Великом княжестве [576]. Однако на роль защитника православия он не подходит уже по той причине, что сам был католиком — это явствует из многих достоверных свидетельств. Лично знавший Глинского австрийский дипломат Сигизмунд Герберштейн рассказывает в своих «Записках», как князь Михаил в молодости во время пребывания в Германии принял католичество, а через много лет, уже в России, вернулся к православию [577]. Та же версия содержится в русской посольской книге [578]. Наконец, обнаруженный М. Е. Бычковой список родословия Глинских, датируемый 1530-ми гг., сообщает о том, что «в Немцах князь Михайло Глинской веры своей русской отступился» [579]. Не менее выразителен и характер миссии, с которой в 1501 г. М. Л. Глинский был послан Александром к венгерскому королю — просить о помощи против Москвы ради «веры светое хрестиянское», на которую все время покушается «Русь» [580]. Так что о защите Михаилом Глинским «греческой» веры говорить не приходится. Легенда о его приверженности православию возникла, как показал Л. Финкель, не ранее середины XVI в. под пером Станислава Гурского, а затем проникла в позднейшие хроники [581].

Будучи католиком, М. Л. Глинский, однако, заботился о своей многочисленной православной родне. Используя свое влияние на короля Александра, он приобретал для себя и братьев новые имения и «уряды», а в 1504 г. по его наущению король, отобрав лидское наместничество у Юрия Ильинича, передал его двоюродному брату Михаила Глинского, Андрею Дрожджу [582]. К покровительству могущественного временщика прибегали разные лица — без различия вероисповедания. Так, православный князь Дмитрий Путятич сделал Михаила Глинского своим душеприказчиком; с другой стороны, пани Танчиньская, тетка католического прелата, «через причину Глиньского упросила собе у короля Александра несколько сел в Володимерском повете» [583]. Таким образом, не на мифическую «православную партию» опирался Михаил Глинский, а на расположение к нему господаря и на личные связи и контакты с представителями русской и литовской знати. Подобно господствующему классу в целом, придворная среда была полиэтнична: литовский элемент соседствовал здесь со славянским, католики — с православными.

Итак, каких-либо группировок, партий или корпораций (в том числе на национально-религиозной почве) среди князей обнаружить не удалось. Княжеская верхушка все теснее сращивалась с литовской знатью, магнатством, а основная масса княжат — со шляхтой. В целом можно констатировать изменение социального облика литовско-русских князей после 1500 г. Немногие еще остававшиеся в Великом княжестве уделы сильно отличались от уделов «верховских» и северских князей, судьбы которых мы проследили выше: Мстиславское, Пинское и Слуцкое княжества были тесно связаны с политическим центром Литовского государства, они находились под верховным контролем господарской власти, и к тому же местным князьям приходилось считаться с довольно развитыми там городскими общинами. Подавляющее большинство князей вместе с боярами представляли собой служилое сословие; они настолько дорожили господарской службой, что даже потеря родовых имений не могла заставить многих из них сменить литовское подданство на московское. Исходя из всего сказанного, можно предположить, что в русско-литовских войнах первой трети XVI в. Москва не могла найти серьезной поддержки у «русских» князей в Великом княжестве. К проверке этого предположения на материале событий русско-литовских войн начала нового столетия мы и переходим.