Михаил Кром - Пограничные земли в системе русско-литовских отношений конца XV — первой трети XVI в.

Показательна в этой связи судьба княжеского рода Крошинских. Происхождение их неясно; во второй половине XV в. мы застаем их на Смоленщине. В марте 1496 г. кн. Филипп Крошинский с сыновьями жаловались великому князю Александру, «штож их имения, отчину их, взято за границу, к земли Московской», и просили пожаловать их имением; челобитье было удовлетворено [547]. В декабре 1498 г. последовало новое челобитье — на этот раз от детей кн. Филиппа, дворян господарских кн. Ивана и Тимофея Филиповичей Крошинских: они поведали господарю, «штож тыми разы москвичи всю отчинну их забрали и позаседали», так что и челядь-то им негде держать; по их просьбе им было дано село Бабиничи в Смоленском повете [548]. Но и после взятия Смоленска Василием III (1514), когда братья Крошинские лишились всех тамошних имений, они тем не менее остались на литовской службе: кн. Иван Филиппович «упросил» у короля, как сказано в документе, Осташинский дворец в Новгородском (г. Новогрудок) повете [549], а его брат Тимофей Филипович получил от господаря двор Ракишки в Жмудском (Жемайтия) повете [550]. Их родственник кн. Константин Федорович Крошинский еще в апреле 1503 г. бил челом королю Александру о том, что «отчину его всю и нашу (господарскую. — М. К. ) данину неприятель наш великий княз московский забрал и посел, и не мает ся где и з жоною и з детьми своими подети» — и получил на хлебокормление двор Дубно в Городенском (г. Гродно) повете [551]. Новый господарь, король Сигизмунд, подтвердил кн. Константину право владения этим двором [552].

Как видим, мелкие княжата дорожили господарской службой гораздо сильнее, чем своими (весьма скромными!) имениями. Теряя эти последние, они перебирались на новые места. Так, в августе 1500 г. смоленский окольничий кн. Олехно Глазына выпросил у великого князя Александра двор в Браславском повете, сославшись на то, «што ж его отчину мало не всю великий князь московский забрал»; господарь обязался кн. Глазыну с дочерьми «с того именья не рушати до тех часов, поки отьчину его всю очистим» [553]. В апреле 1503 г. с аналогичной просьбой к королю обратились кн. К. Ф. Крошинский (см. выше) и кн. Иван Семенович Глинский и оба получили просимое. Ивану Глинскому было дано хлебокормление — двор Побоево в Волковыйском повете [554]. Кн. Василий Михайлович Мосальский в апреле 1500 г. (как раз в то время, когда родовое гнездо Мосальских, г. Мосальск, окончательно было захвачено Москвой) получил имения в Смоленском повете [555]. Позднее, в октябре 1508 г., новый господарь Сигизмунд подтвердил смоленские имения и Василию, и его брату Борису Михайловичу, и их родичу Ивану Федоровичу Мосальскому [556].

Итак, княжеская мелкота была привязана не к определенной земле, откуда вела свое происхождение или где получала небольшие имения, а к господарской службе как таковой. Едва ли эти князья, имея в каждом из поветов по селу, а то и двору, могли проникнуться интересами местного населения. Их «центр тяжести» лежал при великокняжеском дворе, и все их благосостояние определялось службой. Можно полагать поэтому, что княжата в большинстве своем руководствовались сословными, а не территориальными интересами.

Изживание удельной старины, земельное оскудение и измельчание князей сопровождалось изменением их правового статуса. Удельные князья, о которых шла речь в первых двух главах данной работы, находились вне сферы действия общегосударственных законов Великого княжества: их статус, как мы помним, определялся докончаниями с великими князьями или жалованными грамотами последних; иным было положение служилых княжат, утративших к описываемому времени собственно княжеские права. Эти князья, по наблюдениям Ф. И. Леонтовича, уже начиная с 1430-х гг. упоминаются в общеземских привилеях наравне с панами и боярами, постепенно занимая место верхнего слоя в формирующемся едином шляхетском сословии; процесс уравнения князей со шляхтой в правах и привилегиях завершается в XVI в. [557]Эти права и привилегии были весьма обширны: согласно земскому привилею Казимира 1447 г. (подтвержденному и дополненному его преемниками в 1492 и 1506 гг.), князья наряду с панами и боярами сохраняли право «отъезда» из Великого княжества куда угодно, за исключением неприятельской страны; им давались гарантии в отношении наказания, лишения свободы, жизни, имущества не иначе, как по суду; предоставлялось право полного распоряжения своими имениями, а также гарантировалась неприкосновенность права наследования; подданные всех землевладельцев освобождались от податей и повинностей в пользу государства [558]. Дальнейшее развитие шляхетские привилегии получили в Статуте 1529 г., где содержался специальный раздел «О слободах шляхты и о розмножени Великого князьства», в котором господарь давал обязательство «всю шляхту, княжата и паны хоруговные, и вси бояре посполитые… заховати при слободах и волностях, от продков наших и тэж от нас даных им» [559]. Заочно нельзя было лишить кого-либо держания; специальные статьи защищали честь и достоинство, а также здоровье шляхтича [560].

Длугош в своей хронике записал под 1430 г., что «многие, и прежде всего русские» радовались смерти Витовта, «надеясь на улучшения для себя и своей схизматической секты» [561]. И, как мы видели, эти «улучшения» не заставили себя долго ждать: земскими привилеями 30–40-х гг. XV в. и последующими правовыми актами русские князья и бояре были уравнены с литовскими панами и боярами. Это должно было ослабить вражду и соперничество между ними (резко проявившиеся в первой половине XV в. [562]) и привести со временем к формированию единого полиэтничного шляхетского сословия.

Правда, упоминавшаяся нами уже статья Городельского привил ея 1413 г., предоставлявшая право занятия высших «урядов» в Вильно и Троках только католикам [563], оставалась в силе вплоть до 1563 г. На этом основании многие ученые считали, что из-за принадлежности к православию роль князей в политической жизни Великого княжества была ограниченна; в частности, именно вероисповедными причинами обычно объясняется тот несомненный факт, что в господарской раде преобладали паны-католики [564]. Скорее, однако, дело заключалось не в ненависти к православию, а в продиктованном местным патриотизмом стремлении литовцев удержать в своих руках ключевые посты в древних центрах этнической Литвы [565]. Остальные же наместничества и уряды в Великом княжестве, за исключением виленских и Троцких, как справедливо подчеркнул В. Каменецкий, постоянно давались православным [566], — поэтому никак нельзя сказать, будто князья были полностью «отлучены» от государственной деятельности. Что же касается высших должностей, то, во-первых, и здесь, как мы сейчас увидим, бывали исключения из правила, а во-вторых, нельзя не заметить, что удельный вес князей в раде соответствовал доле княжеского землевладения в общей структуре землевладения Великого княжества Литовского. Как было показано выше, литовские паны значительно превосходили по своим владениям большинство князей. Неудивительно, что и в раде большинство мест принадлежало этим панам, а высшие посты в раде — воевод и каштелянов виленских и Троцких — доставались исключительно богатейшим магнатам: Радзивиллам, Гаштольдам, Кежгайлам, Заберезинским и др. [567]Ведь, как справедливо отметил еще М. К. Любавский, в то время не было постоянных окладов для членов господарской рады, а государственная деятельность зачастую требовала предварительной затраты немалых собственных средств, поэтому исполнение обязанностей панов-рады было под силу лишь весьма состоятельным фамилиям, паны же намного превосходили князей по размерам владений, а стало быть, по могуществу, богатству и влиянию [568]. Вот и приходилось князьям довольствоваться вторыми ролями.