Марсель Брион - Повседневная жизнь Вены во времена Моцарта и Шуберта

Брион воспринимает австрийскую революцию 1848 года как некое недоразумение, не очень-то вписывающееся в четко и гладко выстроенную им историю «прекрасной эпохи», или «Золотого времени», Вены. По глубокому убеждению Бриона, эта революция нелогична, неоправданна, немотивированна, нехарактерна для милого и безобидного австрийского характера. Но здесь мы перестаем углубляться в особенности так и не понятого Брионом странного господина Бидермайера, опровергать одни факты и приводить другие, делать строгий научный разбор, а последуем примеру самого Бриона, назвавшего свою книгу по ему одному известным причинам «Повседневная жизнь Вены времен Моцарта и Шуберта». Не следует быть чересчур дотошным и задавать слишком много вопросов, долой излишнюю серьезность, ведь Вена — это просто Вена!

Наталия Бакши

Судьба любого города и характер его жителей заложены изначально в его географическом положении, в окружающем его пейзаже, в том, как этот город «открывается» или, наоборот, «сопротивляется» внешним влияниям. Влияния же эти, со своей стороны, проявляются более или менее последовательно и явно в зависимости от того, насколько проницаемы внешние границы, насколько подвержена воздействию внешних факторов ментальность народа и насколько, наконец, благоприятствует либо противостоит космополитизму царящий в городе политический режим.

Любой город подобен живому организму: он состоит из тела и души, которые активно действуют и взаимодействуют между собой. Город подчиняется общему для всех живых существ закону, у него есть свои периоды роста и упадка, но все испытания, которые могут его ожидать, будь они ему на пользу или во вред, определяются географическим фактором. Как и всякому биологическому организму, городу свойственно извлекать наибольшую выгоду из тех преимуществ, которые предоставил ему случай или, точнее, воля и интуиция его основателей, наметивших место для первого поселения. И различные эпохи, или различные возрасты, через которые пройдет этот город в ходе естественного расширения и внутреннего созревания под воздействием внешних событий, лишь подтверждают постоянство этого долговременного фактора.

Когда римляне — а они были озабочены прежде всего сложными стратегическими задачами расширявшейся империи, в число которых входили обеспечение надежных баз для армий, снабжение отправляемых в далекие вражеские земли легионов, обеспечение свободного проезда курьеров и передвижения войск во время войны, а также доставка всевозможных товаров по ее окончании, — приняли решение построить свой город Виндобону в чрезвычайно удобной, раскинувшейся на берегу Дуная плодородной долине, окруженной невысокими горами — скорее холмами, — и устроили там узел коммуникаций, обеспечивающий надежную связь между западом и востоком, севером и югом, — они на долгие столетия и даже на тысячелетия определили судьбу города, которому было суждено стать Веной.

Вена многим обязана римлянам, и хотя там нет эффектных памятников древности, которые можно увидеть в Арле или в Трире, раскопки постоянно подтверждают существование здесь в прошлом обширных римских поселений. Город стоит на развалинах жилых домов, храмов, дворцов, и, как в Риме, здесь есть свои катакомбы. Возможно, судьбу этого города, которому предстояло стать столицей империи, предугадали уже те полководцы, которые превратили простой укрепленный лагерь, некогда предназначенный только для противостояния стремительному натиску квадов и маркоманов, в крупный политический и экономический центр, эмпориум , куда начала стекаться продукция плодороднейшего из всех регионов, благодаря чему он быстро превратился в многонаселенный город.

Равнина, на которой, выйдя из своей романской колыбели, выросла и расцвела Вена, отличалась исключительным плодородием. Здесь в изобилии произрастали зерновые культуры, на залитых солнцем склонах вызревал виноград, из которого делали легкое вино, дарующее душе веселость, легкомыслие и даже беспечность. Поросшие лесом холмы изобиловали дичью; высота наиболее значительных из них не превышала шестисот метров (Каленберг — 483 метра, Херманнскогель — 543, Леопольдберг — 433…), они как бы «притворялись горами», что вполне устраивало горожан, которые сделали их излюбленным местом отдыха, ибо там было легко представить, что ты уже очень далеко от города со всей его суматохой и толпами людей.

Пересекавший эту равнину Дунай во все времена был судоходным, с оживленным движением судов, и это позволяло совершать путешествия в дальние края и возбуждало воображение домоседов-горожан. Черное и Средиземное моря, соединявшиеся таким образом с венской равниной, привносили в город тот дух экзотики, который всегда был одним из очарований Вены, а мощный приток влияния различных цивилизаций, постоянно присутствовавший благодаря этой благодатной водной артерии, содействовал обмену идеями, манерами, обычаями, разнообразию языков и даже моды и не мог не сделать австрийскую столицу в высшей степени космополитическим городом.

Впрочем, следует сразу договориться о понимании слова «космополитический» в применении к городу. В других странах оно обозначало бы нечто вроде караван-сарая, куда съезжаются иностранцы, чтобы развлечься или заключить сделку, но, приезжая, они не могут укорениться, ибо не имеют ничего органически общего с местной почвой, и остаются случайными людьми, приезжающими сегодня, уезжающими завтра; город на них никак не влияет, и сами они никак не изменяют его. Во всех крупных древних, как и в современных, городах всегда были и будут люди, которых греки называли «метеками»; {1} 1 Слово «метеки» происходит от греческого «metoikos» — переселенец. Такие иноземные поселенцы в Древних Афинах платили особую подать и пользовались покровительством местных законов, но не имели ни гражданских, ни политических прав. они могли жить в каком-то городе на протяжении жизни нескольких поколений, оставаясь совершенно чуждыми городу: таковы, например, европейцы, работающие на концессионных предприятиях в Шанхае или в Гонконге.

Характер города, пейзажа и горожан привел к тому, что в Вене таких метеков никогда не было; обосновывавшиеся там иностранцы немедленно ассимилировались. При этом они не утрачивали своих расовых или национальных особенностей; совсем наоборот, они привносили их в то национальное многообразие, из которого в течение столетий и сложилось венское население, неоднородное, но представляющее собой некое гармоничное смешение. Будучи сообществом, чрезвычайно чувствительным ко всему приходившему с севера и юга, с востока и с запада, Вена стала своего рода плавильным тиглем, в котором постоянно происходило объединение людей самых разных национальностей; они, казалось бы, могли оставаться изолированными друг от друга в собственной самобытности, но сам дух венского пейзажа, мягкость климата, а, возможно, также и некая тайная магия, свойственная этому городу, каким-то непостижимым образом способствовали их удивительному слиянию.