Борис Григорьев - Повседневная жизнь российских жандармов

Большой интерес для исследователей эпохи Александра III представляет характер отношений, существовавших между ним и генералом Черевиным. Некоторые современные историки склонны оценивать их как приятельские и даже дружеские. Нам представляется, что эти общечеловеческие категории не применимы к отношениям между «самодержцем всея Руси» и одним из его самых близких царедворцев. Мы склонны оценивать их как отношения между верховным сюзереном и любимым фаворитом, окрашенные в эмоциональные дружеские тона [177].

При работе с архивными материалами наше внимание привлекла записка Александра III без даты следующего содержания: «Последнее известие о подпол. Черевине меня сильно беспокоит. Больно и грустно потерять такого честного и верного друга, как он». Мы пришли к выводу, что она могла быть написана в период с 1863 по 1864 год, когда Черевин служил офицером для особых поручений при командующем Виленским военным округом графе М. Н. Муравьеве. К большому сожалению, нам не удалось установить, с каким печальным событием (серьезной болезнью или ранением) в жизни Черевина она была связана. Тем не менее эта маленькая записка почти на 14 лет раздвигает временные рамки особых отношений между ним и императором, которые дореволюционные и современные историки склонны отсчитывать только с Русско-турецкой войны 1877–1878 годов.

Второй любопытный документ — это небольшая записка на французском языке с уведомлением о посещении генерала Черевина 12 мая 1889 года императрицей Марией Федоровной, Александром III, наследником великим князем Николаем и великим князем Георгием с их подписями: Maria, Александр, Ники, Георгий. Надо полагать, для Черевина этот визит был отнюдь не ординарным событием, ибо он был нанесен в канун коронации Александра III в Успенском соборе Московского Кремля 15 мая 1883 года.

В фонде П. А. Черевина также хранится документ, проливающий свет на отношение Александра III к написанной в 1887 году Л. Н. Толстым драме «Власть тьмы, или Коготок увяз, всей птичке пропасть». Министр императорского двора и уделов граф И. И. Воронцов-Дашков устроил в своем особняке чтение пьесы, на котором присутствовали Александр III и Мария Федоровна. В вышедшей в 1921 году в Берлине книге П. И. Бирюкова «Л. Н. Толстой. Биография», со ссылкой на письмо к жене писателя С. А. Толстой А. А. Стаховича, читавшего текст пьесы 27 января 1887 года на этом званом вечере, говорится следующее: «Государь подошел к столику, на котором лежала пьеса, взял ее и сказал мне: „Целую неделю лежала она у меня на столе. Я никак не успел ее прочесть; пожалуйста, читайте все, без всяких пропусков“. Началось чтение… Он слушал внимательно; я заметил, что ход и развитие действия интересовало его… После конца 5-го действия все долго молчали, пока не раздался голос Государя: „Чудная вещь“».

Такова была эмоциональная и непосредственная реакция царя на пьесу. В жизни же все было, как и положено жанру драмы, гораздо проще и одновременно сложнее. Чуткий нос директора императорских театров И. А. Всеволожского, привыкшего сверять свои художественные вкусы с личными вкусами императора, воспринял вышеприведенную оценку произведения как команду и немедленно запустил драму к постановке на сцене Александрийского театра. Дело шло уже к генеральной репетиции, когда прослышавший об этом К. П. Победоносцев счел своим святым долгом вмешаться в творческий процесс. Обер-прокурор, как водится, разразился письмом царю, в котором в свойственном ему гневном и безупречном в эпистолярном отношении стиле не оставил от творения великого писателя камня на камне, обвинив его в том, что изображенные в пьесе страшные преступления остаются не только безнаказанными, но и не ведут к покаянию.

Как это часто бывало и раньше, царь покорно согласился с его доводами, испытав, видимо, на какое-то мгновение чувство раскаяния за то, что дал волю своим эмоциям и забыл о своих самодержавных обязанностях. В ответном письме он, соглашаясь с тем, что «эту драму на сцене давать невозможно», тем не менее, сохраняя свое лицо, отметил, что «написана драма мастерски и интересно». Именно после этих событий он написал записку Черевину без даты следующего содержания: «Я переговорю с вами об этом при первом докладе. Надобно было бы положить конец этому безобразию Л. Толстого, он чисто нигилист и безбожник Недурно было бы запретить теперь продажу его драмы „Власть тьмы“, довольно он успел уже продать этой мерзости и распространить ее в народе. — А.» [178].

Наше внимание, естественно, привлекла довольно большая переписка Александра III с генералом Черевиным по организации своей личной охраны, которая лишь частично была опубликована после революции в первых трех номерах журнала «Голос минувшего» за 1918 год. Приводим ее с сохранением написания и пунктуации.

17 января 1883 года записка чернилами на листе с монограммой Александра: «Сегодня у здания в Константинов, военное училище я заметил, что туда-же приехали за мной полков. Ширинкин и поляк служащий в охране. — Я положительно не желаю, чтобы за мною ездили когда я выезжаю не официально и поездка подобных лиц ни к чему не ведет а напротив заставляет обращать внимание публики. — Я никому не говорю куда я еду, так что никто меня и не ожидает там. — Прошу Вас распорядиться в этом смысле и передать приказания завтра утром. — Другое дело когда мы ездим в театр, на вечер или бал т. е. официальным образом, тут они должны быть. — А.».

28 мая 1884 года, черным карандашом: «Я нахожу, что совершенно лишнее держать полицейские посты в самой Александрии. — Везде есть солдаты от батальона и кроме того часовые. — Прикажите отменить наряды полиц-х в Александрию а пусть они занимают посты в нижнем парке. — С завтрашнего дня уже сделать распоряжение. — А.».

6 февраля 1885 года, черным карандашом: «Не смотря на мои частые повторения, что я не желаю, чтобы когда я выезжаю за мною ездили мушары и проч. Я опять замечаю что приказание мое не исполняется. — Я не знаю ваши-ли это люди или Грессера, но прошу распорядиться, чтобы этого больше не было, как мера совершенно лишняя и конечно ни к чему не ведущая. — Я разрешил Грессеру, когда он находит нужным самому иногда следовать за мною, когда известно куда я еду, но кроме него я не разрешаю никому, потому что считаю эту меру глупою и весьма не пригодною. — Когда я еду по заведениям или госпиталям всегда все полицейское начальство той местности является туда и конечно этого совершенно достаточно. — Прошу в этот раз сделать распоряжения раз и навсегда и чтобы не приходилось мне повторять это каждый год снова; мне это надоело. — Я никогда не мешаю Вам и Грессеру принимать меры, которые Вы находите нужными, но следовать за собой положительно запрещаю. — А.» [179].