Ирина Щербакова - Пути следования: Российские школьники о миграциях, эвакуациях и депортациях ХХ века

98

<���…> Нахожусь я сейчас под Шатоем. Мама, вы, наверное, по телеку видели, про Шатойское ущелье, так что не буду обманывать Вас. Где мы стоим, все нормально, а 3з км от нас в горе выше стоит банда духов, но там и авиация бомбит, и наша артиллерия, и пехота окружила, так что ничего страшного. А то мы смотрим по телеку у танкистов какую-то передачу, и показывают Шатой, и можно подумать, что тут горы с землей ровняют…

Мы стоим в тылу дивизии, и никто на дивизию не сунется, так что не переживайте там. Сейчас тут поспевают яблоки, так что мы спускаемся за фруктами.

Так что воюет пехота, а мы делаем добро и нашим, и духам, снимаем мины и ставим вокруг лагеря растяжки сигнальные. Есть специальное отделение, которое ходит в горы, с разведкой, и второе отд-е с пехотой. Ну, а водители только по своему желанию. Но стоит сходить на 2 суток в горы, то можно потерять 5–6 кг своего веса. Так что лучше посидеть в лагере <���…>

[Вложение в письмо:]

Выписка из приказа командира войсковой части № …..

«29» 041996 г. г. Владикавказ «О снятии автомобиля с кратковременного хранения и закреплении водителя за автомобилем» (далее текст справки).

Из воспоминаний Григория Г.: «Стояли под Шатоем. Я попал туда вместо парня, которого отпустили в отпуск, на замену приехал. Стоим мы на горе, внизу село, а выше нас артиллерия наша же. Один очень страшный момент пережил под Шатоем. Спим в палатке, врывается взводный и прикладом по ногам будит солдат: „Вставайте! Обстрел! Быстро в окопы!“ Шел дождь, и наши, и боевики затеяли перестрелку через долину. С одной стороны над нами наши стреляют по боевикам, с другой боевики по нашим. Летит из САУ снаряд 5 секунд, а мы сидим в окопах под дождем, видим в темноте, как он светятся, гадаем: пролетит, а может, недолет? Тогда и на нас упасть может. Всю ночь просидели. Очень было страшно».

По телевизору, действительно, показывали Шатой, бои вблизи села. И хоть Виталий со своим взводом стоял в тылу дивизии, было достаточно опасно.

Виталий пишет, что они спускаются за фруктами. Из воспоминаний Григория Владимировича Г. мы узнали об этом подробнее: «Там террасами все располагается, в том числе сады заброшенные, заросло травой по пояс и выше. Среди травы мины-растяжки, и наши, и не наши. Свои-то мы знали, на день убирали, а на ночь ставили, чтобы „ветром не надуло“. А ночью там никто и не ходит – в траве в темноте даже фонарик не поможет мину заметить. Вот август наступает. Видим, яблоки созрели (а может, и не созрели, кто знает?). Просим командира – можно за яблоками сходить? Командир может сказать: „Сегодня нельзя, завтра пойдете“. Идем завтра. Осторожно в траве подбираемся к яблоням, мины ищем. Вволю яблок поели, и никто не пострадал».

Но некоторые вещи Виталий, как нам кажется, осуждает: «Под Ведено были, прочесывали села, так намародерничали себе всякого барахла. Сплю на ковре, укрываюсь одеялом и на подушке. В машине большой ковер, начиная от лобового стекла, по потолку вниз и до самых педалей управления. Короче говоря, с жиру бесимся…» Но пойти против друзей Виталий не мог, тем более что «офицеры такие же люди, как и мы, так что все это как в порядке вещей».

99 (без конверта)

Здравствуйте, мои дорогие Мама, Папа, Игорь и Женя! Наконец-то получил Ваши все письма и сразу же отвечаю. Сразу пишу, что у меня все нормально, жив, здоров, чего и Вам желаю. Мама, Вы написали действительно плохую новость, что Женя погиб. Я представляю, какое это для т. Наташи горе. Мама, только я не знаю, как он погиб. Вы ничего не написали, там ведь в Асиновской сейчас спокойно. Если что знаете, то, пожалуйста, напишите. Я, как прочитал письмо, заплакал.

По-прежнему находимся под Шатоем, пока все спокойно, короче говоря, все нормально. Погода плоховатая, дожди идут. В карауле ночью стоишь, промокнешь до ниточки, ну, у нас печка, так что можно просушиться. Питаемся нормально, сейчас сплю в машине, потому что палатка течет. Ну, у меня в машине как в комнате, уютно. Хоть купаемся, а то вши (бельевые) до этого заедали, теперь нормально. Короче, все отлично.

Служить интересно. Вчера стоял в карауле ночью, и все 2 часа с автомата с Седым стреляли в зеленку (в лес). Правда, потом полдня чистили их, но отстояли спокойно. Да к нам-то никто и не подойдет, вокруг везде мины и растяжки сигнальные. Так что спим спокойно, не переживайте. Но конечно, от крепкого сна давно отвык, ну а что поделаешь, дома отосплюсь.

Мама, Вы спрашиваете точно, сколько мне служить. Я отвечаю, что если правительство не обманет, к Новому году буду дома. Ну, а там видно будет. Вообще не обижайтесь, но об увольнении я не сообщу Вам, а сделаю сюрприз, приеду домой, а вы и знать не будете. Ну, поживем – увидим.

Вы пишите, что очень плохо с работой и финансами. Это, конечно, очень плохо. Ну, ничего, мне сейчас платят 66 т. в один день, полевые, плюс 37—зарплата. Не удивляйтесь, это серьезно. Дембеля увольнялись, получили миллионы. Сейчас же официально солдаты в Чечне не числятся, а только контракты, ну, а платят одинаково. Извините, что такой почерк, но пишу на темную, потому что утром надо отослать <���…>

Это письмо пришло через неделю после того, как привезли гроб с останками Виталия Зайцева в Матвеев Курган. Конверт где-то потерялся в суматохе. Больше всего Надежда Петровна жалеет, что сообщила в письме о гибели под Асиновской Евгения Артамонова, или Женьки Артамона, как часто в письмах звал его Виталий: «Я, как прочитал письмо, заплакал». Надежда Петровна считает, что, может быть, если бы она не написала, то Виталий бы уцелел. Виталий обещает вернуться к Новому году, успокаивает родителей. В ответ на жалобы родителей (к этому времени практически вся семья была безработной, отцу удалось найти только временную работу) Виталий обещает приехать с большими деньгами. Не дождались ни сына, ни денег.

100 (написано на обрывке фотобумаги)

Привет из Шатоя. Здравствуйте, мои дорогие Мама, Папа, Игорь и Женя! Пишет вам сын и брат Виталий. Вот выдалась возможность отослать Вам письмо, и я сразу же решил не терять ее.