Николай Пирогов - Из Дневника старого врача

На первых же порах, после вступления моего в университет, 10-й нумер снабдил меня костями и гербарием; кости конечностей, несколько ребер и позвонков были, по всем вероятиям, краденые из анатомического театра от скелетов, что доказывали проверченные на них дыры, а кости черепа, отличавшиеся белизною, были верно, украдены у Лодера, раздававшего их слушателям на лекциях остеологии.

Когда я привез кулек с костями домой, то мои домашние не без душевной тревоги смотрели, как я опоражнивал кулек и раскладывал драгоценный подарок 10-го нумера по ящикам пустого комода, а моя нянюшка Катерина Михайловна, случайно пришедшая в это время к нам в гости, увидев у меня человеческие кости, прослезилась почему-то,- и когда я стал ей демонстрировать, очень развязно поворачивая в руках лобную кость, бугры, венечный шов и надбровные дуги,- то она только качала говою и приговаривала: "Господи, боже мой, какой ты вышел у меня бесстрашник!"

Что касается до приобретения гербария, то оно не обошлось мне даром. Надо знать, что это был, действительно, замечательный для того времени травник, хотя Москва и могла считаться истинным отечеством травников всякого рода, только не ботанических, а ерофеечевых; гербарий же 10-го нумера был, очевидно, не соотечественный. Вероятно, его составлял какой-нибудь ученый аптекарь, немец; он собрал около 500 медицинских растений, прекрасно засушил, наклеил каждое на лист бумаги, определил по Линнею и каждый лист с растением вложил в лист пропускной бумаги. Чисто, аккуратно, красиво. Когда студент 10-го нумера, Лобачевский, показал мне в первый раз это, принадлежавшее ему сокровище, я так и ахнул от восхищения. Лобачевский предложил мне купить эту, по моим тогдашним понятиям, драгоценную вещь за 10 рублей, разумеется, ассигнациями, (Ассигнации-название бумажных денег; введены при Екатерине II в 1769 г.; в первой трети XIX в. ценились по 25 коп. серебром за бумажный рубль; таким образом, купленный П. гербарий стоил 2 р. 50 коп. сер.)

и сверх того привезти ему еще на память шелковый шнурок для часов, вязанный сестрою; Лобачевский был galant homme и где-то видел моих сестер. Я, не возражая, не торгуясь, попросил тотчас же уложить гербарий в какой-то старый лубочный ящик; старый Яков связал ящик веревкою, стащил вниз и положил в сани к извозчику.

В мечтах, наслаждаясь рассматриванием гербария, я и не заметил, как доехал до дому; тут только взяло меня раздумье: а что, как мне денег-то не дадут, что тогда? да не может быть!-Ну, а если?... Ах, боже мой, как же это так я и не подумал прежде! Ну, будь, что будет!

- Прасковья! Прасковья! Ульяна! да подите сюда, помогите вытащить ящик из саней.

Тащат. Вхожу в комнаты уже ни жив, ни мертв от волнения.

- Что это такое? - спрашивают сестры.

- Да это гербарий!

- Что такое гербарий?

- Ботаника.

- Да ведь у тебя есть уже ботаника.

- Какая?

- Да разве ты не помнишь, сколько сушил разных цветов?

- Ах, это совсем не то; это настоящий, как есть ботанический, гербарий, и все медицинские растения. Просто чудо, драгоценнейшая вещь, редкость.

- Да откуда же ты достал?

А я между тем распаковываю ящик, вынимаю пачки пропускной бумаги.

- А вот посмотрите-ка сначала, каково, а? Вот смотрите-ка:

Atropa Belladonna, нездешняя, у нас не растет. Это - красавица, яд страшный; а вот это растет и у нас, видите: Hyoscyamus niger L.; это значит Линней, по Линнею-белена. Что? Каково?

- Кто же тебе подарил?

- Вот тебе раз: подарил! прошу покорно! Да где найдешь таких благодетелей, чтобы все дарили вам? Я купил.

- Купил! а деньги где?

- Буду просить.

А о шнурке я ни гу-гу.

Начинаются переговоры и пересуды. Мать узнает и называет мою покупку самоуправством, легкомыслием, расточительностью; угрожает, что отец не даст денег. Я-в слезы, ухожу к себе, ложусь в постель и плачу навзрыд,-и так на целый вечер; нейду ни к чаю, ни к ужину; приходят сестры, уговаривают, утешают. Я угрожаю, что останусь дома и не буду ходить на лекции. Обещают, во что бы то ни стало, достать к завтрашнему дню 10 рублей. А про шнурок я все-таки ни гу-гу. Так, бла-даря ходатайству сестер, дело и уладилось. Я принес Лобачевскому на другой день рублей, а про шнурок что-то сболтнул, не помню; только Лобачевский его никогда не получал, хотя при каждом удобном случае и напоминал мне о моем обещании; а я, в досаде на свою легкомысленность, посылал Лобачевского, внутренне, ко всем чертям.

С этих пор гербарий доставлял мне долго, долго неописанное удовольствие; я перебирал его постоянно и, не зная ботаники, заучил на память наружный вид многих, особливо медицинских, растений; летом ботанические экскурсии были моим главным наслаждением, и я непременно сделался бы порядочным ботаником, если бы нашел какого-нибудь знающего руководителя; но такого не оказалось, и мой драгоценный гербарий, увеличенный мною и долго забавлявший меня, сделался потом снедью моли и мышей; однако же целых 16 лет он просуществовал, сберегаемый без меня матушкою, пока она решилась подарить его какому-то молодому студентику.

Кроме костей и гербария, я принес домой из 10-го нумера и мое новое мировоззрение, удивив и опечалив этим не мало мою благочестивую и богомольную матушку. В церковь к заутреням и даже всенощным я продолжал еще ходить, соблюдал посты и все обряды, но при каждом случае, когда заходила речь с матерью и домашними о святости внешнего богопочитания, о страшном суде, муках в будущей жизни и т. п., я сильно протестовал, глумился над повествованиями из Четьи-Минеи о дьяволе и ею проказах и пр. [...].

Немудрено, что при моем складе ума, при моем воспитании, при моем возрасте, формация моего мировоззрения, тотчас же по вступлении в университет, началась не снизу; ломка началась сверху. Сначала я стал потихоньку мести мою лестницу с верхних ступеней; но выбрасывать сор не смел. Обрядность и внешность богопочитания сохранялись мною отчасти по привычке, отчасти из страха. Но если прежнее дело оставалось in statu quo, (В первоначальном состоянии) то прежняя мысль уже сильно потрясалась и рушилась.

- Какой, право, Яков Иванович (Смирнов, о котором я говорил, кажется) пересудник и зубоскал! - говорит матушка: - как можно так отзываться о священнослужителях!

Я: Да, послушали бы вы, что поповские сынки в университете говорят о своих батюшках, так другое бы и сами подумали о попах; ведь это жрецы.

Матушка: Что ты, бог с тобою! ведь у нас бескровная жертва.

Я: Да что же, что бескровная? Все-таки и наши попы надувают народ, как жрецы прежде надували.

Матушка: Как это можно так сравнивать!

Я: Да отчего же не сравнивать? Ведь религия везде, для всех народов, была только уздою (это выражение я слышал накануне разговора от одного старого семинариста на лекции), а Попы и жрецы помогали затягивать узду.