Николай Пирогов - Из Дневника старого врача

Оно было дано с тем, чтобы употреблять для демонстрации трупы только тех больных, к которым при жизни не являлись никакие родственники в больницу. Это, конечно, разумелось само собою.

Лекции мои продолжались недель шесть.

Слушателями были, кроме врачей Обуховской больницы, сам Н. Ф. Арендт, не пропускавший, к моему удивлению, буквально ни одной лекции, профессор Медико-хирургической академии Саломон, многие практики-врачи.

Обстановка была самая жалкая.

Покойницкая Обуховской больницы состояла из одной небольшой комнаты, плохо вентилированной и довольно грязной. Освещение состояло из нескольких сальных свечей. Слушателей набиралось всегда более двадцати.

Я днем изготовлял препараты, обыкновенно на нескольких трупах, демонстрировал на них положение частей какой-либо области и тут же делал на другом трупе все операции, производящиеся на этой области, с соблюдением требуемых хирургическою анатомиею правил.

Этот наглядный способ особливо заинтересовал слушателей; он для всех них был нов, хотя почти все слушали курсы и в заграничных университетах [...].

Время мое все уходило на посещение госпиталей и приготовления к лекциям.

Не мало операций в госпиталях Обуховоком и Марии Магдалины было сделано мною в это время, и я,- как это всегда случается с молодыми хирургами,- был слишком ревностным оператором, чтобы отказываться от сомнительных и безнадежных случаев.

Меня, как и всякого молодого оператора, занимал не столько сам случай, то-есть сам больной, сколько акт операции,- акт, несомненно, деятельного и энергичного пособия, но взятый слишком отдельно от следствий.

Мне казалось в то время несправедливым и вредным для научного прогресса судить о достоинстве и значении операции и хирургов по числу счастливых, благополучных исходов и счастливых результатов.

Что делать, когда суждениям молодых людей суждено быть иными и отличными от суждений зрелого возраста и стариков!

Несмотря на усиленную деятельность с раннего утра до поздней ночи, меня не тяготила эта жизнь; мне жилось привольно в своем элементе. Целое утро в госпиталях - операции и перевязки оперированных,- потом в покойницкой Обуховской больницы - изготовление препаратов для вечерних лекций.

Лишь только темнело (в Петербурге зимою между 3-4 час.), бегу в трактир на углу Сенной и ем пироги с подливкой. Вечером, в 7,- опять в покойницкую и там до 9-ти; оттуда позовут куда-нибудь на чай, и там до 12-ти.-Так изо дня в день.

Однажды кто-то из докторов (кажется, Задлер) пригласил меня посетить большой сухопутный военный госпиталь на Выборгской. И госпиталь, и, в особенности, заведывавший им главный доктор представлялись мне чем-то фантастическим, из "Тысячи и одной ночи".

Старое здание госпиталя показалось мне целым городом; тут были и огромные каменные постройки, и деревянные дома, и домики, занимавшие целые улицы, и все это было переполнено больными, фельдшерами, служителями; по коридорам каменных зданий из одного дома в другой шмыгал беспрестанно этот многочисленный персонал, носил, приносил, переносил, шумел, бранился.

Но главный curiosum был сам главный доктор. Откуда у нас выкопали такое допотопное,- нет, не допотопное, а просто невозможное животное, каким представлялся мне доктор Флорио,- едва ли кто решит путем исторического дознания.

Мне известно было только, что Флорио, родом итальянец, принят на русскую службу, вероятно, еще в 1812-1813 гг., любимец баронета Виллье, действительный статский советник и кавалер.

Посторонние лица, входившие во время докторского визита в одну из огромных палат сухопутного госпиталя, нередко могли быть свидетелями следующей сцены.

Между рядами коек с больными идет задом наперед фельдшер, немного останавливается перед каждою койкою и скороговоркою, нараспев, рапортует название болезни и лекарство, в таком роде, например: - Pleuritis - Tartarus emeticus gr... infus... Une. sex; febris

cattarrhalis - sies ammoniaci drach. unam, decocti altheae une. sex, и т. п.

Обращенный лицом к лицу фельдшера (идущему, как сказано, задом наперед), идет главный доктор; он держит в руке палку; на палке надета его форменная фуражка: доктор вертит палкою, с которою вертится и фуражка, ногою притоптывает в такт и припевает громким голосом с итальянским акцентом:

"Сею, вею, Катерина! Сею, вею, Катерина!"

При каждой встрече с ординаторами доктор пускается в рассказы разных сальностей на ломаном русском языке, с постоянным повторением крепкого русского словца.

К нам, новым посетителям, доктор Флорио был, по-своему, очень любезен и беспрестанно старался выказать свои научные знания. "C'est une fievre, une inflammation de la membrane gastrointestinale". (Это лихорадка, воспаление). Это "inflammation de la membrane gastrointestinale", долженствовавшее свидетельствовать о принадлежности доктора Флорио к бруссэистам, повторялось на каждом шагу, и на каждом шагу слышалась ординация: (Приказание) "Vehaesectio... ad librum unam десять пиявиц".

Проходит мимо старик-ординатор, в мундире и без носа.

- Остановитесь! - кричит Флорио,- вот, рекомендую вам, господа,обращается он к нам,- статский советник Сим... думает еще жениться и уверен, что в первую ночь исполнит свои обязанности; но это он, уверяю вас, напрасно так думает. А кстати, вот и другой, как видите, молодой, красивый человек, г. Кабат; этот ничего лучшего не знает, как проводить все время в Большой Мещанской с прекрасным полом.

И все это скороговоркою на ломаном русском языке. Приходит в женское отделение Флорио, подходит прямо к одной женщине, солдатке.

- Что, еще не выздоровела? А? - и затем, обращаясь к палатному дежурному (унтер-офицеру): "а зачем ты с нею ночью не спишь, а!"

Ничего подобного я, верно, не увижу никогда и видел только раз в жизни; поэтому и считаю необходимым сохранить воспоминание о таком чуде-юде в моем дневнике.

Петербургский климат и мои занятия не преминули-таки повлиять на мой организм. И я опять занемог, но, слава богу, другою, не рижскою, болезнью и ненадолго. Это была наверное потаенная перемежающаяся лихорадка, продержавшая меня дня четыре в постели, проявившаяся поносом и обильным кристаллическим осадком в моче.

И. Т. Спасский, навещавший меня с другими врачами во время болезни, известил меня от министерства, что через неделю назначено мне чтение пробной лекции в Академии наук; (Еще раньше П. просил Уварова выяснить, может ли он держать при МХА экзамен на степень доктора хирургии (независимо от полученной им в 1832 г. степени доктора медицины)

я должен был сам выбрать тему. Я выбрал ринопластику; купил у парикмахера старый болван из papier mache, отрезал у него нос, обтянул лоб куском старой резиновой галоши и отправился с этим сокровищем в академическую залу, чтобы демонстрировать ринопластику по индейскому способу, модифицированному Диффенбахом.