Рой Медведев - К суду истории. О Сталине и сталинизме

Некоторые из подследственных подписывали любые показания, которые касались их лично, но отказывались наотрез оговаривать кого-либо из своих товарищей. «Не хочу врать, – писал в своих мемуарах М. Д. Байтальский, – будто вел себя на допросах героем и не подписывал никаких протоколов. Подписывал, если дело касалось меня одного или речь шла о заведомо известных вещах. А где следователь припутывал мне людей еще живых – там отрицал. Мне пришивали моего старшину – я не дался. Еще энергичнее навязывали Бориса Горбатова. Его я отстаивал – то есть от него открещивался, сколько было сил. И кажется, не без успеха: он умер в своей постели, а не в лагере, хотя следователь мне сказал: “Нам лауреаты до хрену, а твои воинские награды в той же цене. Тысячу раз будь хорош, а один раз не угоди – достаточно. Понял?”» [408]

И наконец, были такие, кто прошел через тяжелейшие испытания и не подписал фальшивых протоколов. Ничего не подписал С. П. Писарев, о котором была речь выше. Ничего не подписывали Сурен Газарян и А. В. Горбатов. Самые изощренные истязания перенес Н. С. Кузнецов, но не оговорил ни себя, ни своих товарищей. В первый же «конвейер» он простоял восемь суток подряд перед следователями, на девятый день потерял сознание и упал, но ничего не подписал [409] . Никаких ложных признаний не подписала и жена Нестора Лакобы, посмертно объявленного «врагом народа». Вскоре после неожиданной смерти Лакобы, отравленного на обеде у Берии, его жена, молодая и красивая женщина, которую молва считала грузинской княжной, была арестована и отправлена в тбилисскую тюрьму. По свидетельству Нуцы Гогоберидзе, находившейся в 1937 г. в одной камере с женой Лакобы, эту молчаливую и спокойную женщину ежевечерне уводили на «допрос», а утром, окровавленную и без сознания, втаскивали в камеру. Женщины плакали, требовали врача, приводили несчастную в чувство. Она рассказывала, что от нее требуют подписать фальшивку о том, как Лакоба «продал Абхазию Турции». Жена Нестора односложно отвечала: «Не буду клеветать на память своего мужа». Она устояла даже тогда, когда арестовали ее горячо любимого сына, 16-летнего школьника, избили и плачущего втолкнули в кабинет следователя во время одного из допросов. Сказали, что мальчика убьют, если мать не подпишет протокол (угрозу позднее выполнили). Однако протокол так и не был подписан. После одной из пыток она умерла в камере.

Стойко держались на следствии и руководители ЦК ВЛКСМ во главе с А. Косаревым. Этих молодых и сильных людей не удалось сломить, несмотря на самые жестокие истязания. По свидетельству В. Ф. Пикиной, именно стойкость Косарева и его соратников помешала НКВД организовать открытый «молодежный» судебный процесс.

Заслуживают осуждения малодушные, сразу же оговорившие себя и других добровольные доносчики. Восхищает мужество таких, как Писарев, Газарян, Кузнецов, жена Лакобы, Косарев, Горбатов. Они проявили стойкость в условиях куда более трудных, чем условия войны или плена.

Но нет у нас права осуждать и тех, кто, как Павлуновский или Багратиони, изнемог в неравной борьбе. И потому нельзя согласиться с утверждением Горбатова, что эти люди «вводили в заблуждение следствие», когда подписывали фальшивые протоколы.

Оказавшись в одной камере с другом, оговорившим его на «следствии», Н. Кузнецов подошел к товарищу и обнял его. И также поступил С. Газарян, когда встретил своего знакомого, давшего ложные показания по его делу. Иначе думал о товарищах по несчастью Горбатов. «Своими ложными показаниями, – заявил он, – вы уже совершили тяжелое преступление, за которое вас держат в тюрьме». Это неверная позиция.

В 1965 г. умер партийный работник и философ П. И. Шабалкин, который дважды проходил в сталинские годы через суд и следствие и около 20 лет провел в тюрьмах и лагерях. На втором следствии, не выдержав пыток, он подписал фальсифицированные протоколы. В лагере он более десяти лет заведовал столовой, а это предполагает значительную степень сотрудничества с лагерной администрацией. Он успокаивал свою совесть тем, что не давал никаких привилегий блатным и подкармливал некоторых политических. Перед смертью Шабалкин познакомил меня со своим дневником, в котором я нашел следующую запись: «Почему так много людей, преданных революции и готовых умереть за нее, – людей, которые про шли через царские тюрьмы и ссылки и не раз смотрели в глаза смерти, почему столь многие из этих людей сдались на следствии и подписали фальшивые протоколы, “признавшись” во всякого рода преступлениях, которых они никогда не совершали? Причина этих “признаний” и “самооклеветания” заключается в следующем:

1) Сразу же после ареста начинается активная обработка арестованного. Сначала словесная обработка с соблюдением некоторой доли вежливости, потом крик и ругань, унижения и оскорбления, плевки в лицо, легкие удары, издевательства. “Ты сволочь”, “Ты подлец”, “Ты предатель и шпион”, “Ты настоящая дрянь” и т. д. и т. п. Человека унижают до беспредельности, ему внушают, что он ничтожество.

Так идет день за днем, ночь за ночью. Устраивается так называемый конвейер. Меня, например, держали на “конвейере” восемь суток. Не давали спать… “Конвейер” – страшная пытка. А в это же время тебя пинают, оскорбляют; если сопротивляешься, бьют. Задача “конвейера” – морально сломить человека, превратить его в тряпку.

Но если вы выдержали “конвейер” и не “раскололись”, тогда следует физическая пытка. Измученного человека доводят до состояния, когда ему все становится безразличным и он склонен принять все, что ему внушают.

– Ты подлец.

– Да, подлец.

– Ты предатель.

– Да, предатель.

– Ты был провокатором.

– Да, я был провокатором.

– Ты хотел убить Сталина.

– Да, я хотел убить Сталина. И т. д.

В это время арестованному подсовывают версии, сочиненные следователем, и арестованный безропотно их принимает. Следователи торопятся закрепить достигнутый успех. Оформляются первые протоколы или “собственноручные показания”.

2) Следующий этап – это этап закрепления полученных “достижений”. Арестованного начинают кормить прилично. Дают ему папиросы, передачи от родных, разрешают даже чтение газет и книг. Но работа над несчастным продолжается. Ему внушают, что теперь поворот невозможен, что спасти себя он может только “чистосердечным раскаянием”, что он сам должен теперь думать над тем, что еще может он сообщить следствию. Заключенного снабжают бумагой, чернилами, чтобы он писал “показания” в камере, подсказывают ему тему и контролируют работу.

У жертв обработки нередко возникают колебания. В НКВД придумали, однако, тысячи способов подавления этих колебаний. Заключенному устраивают очные ставки с такими же, как он, несчастными людьми. Происходит “взаимовлияние”. Применяются дополнительные методы физического воздействия. Заключенных вызывают к “прокурору”, который оказывается переодетым следователем. Устраивают провокационные заседания “суда” и т. д.