Рой Медведев - К суду истории. О Сталине и сталинизме

Вопрос о свободе слова и печати никогда не был дискуссионным для Маркса. Еще в самом начале своей революционной деятельности Маркс писал: «Призрачны все остальные свободы при отсутствии свободы печати. Одна форма свободы обусловливает другую, как один член тела обусловливает другой» [557] .

Не случайно местом постоянной жизни Маркс выбрал Англию, где наиболее серьезно относились к соблюдению свободы слова и печати.

Великий лозунг свободы слова и печати был выдвинут большевиками и в период подготовки Октябрьской революции. Еще в сентябре 1917 года в статье о свободе печати В. И. Ленин писал: «...Свобода печати означает: все мнения всех граждан можно свободно оглашать... Государственная власть, в виде Советов, берет все типографии и всю бумагу и распределяет ее справедливо: на первом месте – государство, в интересах большинства народа, большинства бедных... На втором месте – крупные партии, собравшие, скажем, в обеих столицах сотни или две сотни тысяч голосов. На третьем месте – более мелкие партии и затем любая группа граждан, достигшая определенного числа членов или собравшая столько-то подписей. Вот какое распределение бумаги и типографий было бы справедливо и, при власти Советов, осуществимо без всякого труда» [558] .

Многие из защитников цензуры ссылаются, впрочем, и сегодня на «Декрет о печати», принятый вскоре после революции и подписанный самим Лениным. Этим декретом были запрещены некоторые из буржуазных газет. Но декрет этот имел лишь временный и частный характер. В нем говорилось: «Как только новый порядок упрочится, всякие административные воздействия на печать будут прекращены: для нее будет установлена полная свобода в пределах ответственности перед судом согласно самому широкому и прогрессивному в этом отношении закону. Считаясь, однако, с тем, что стеснение печати, даже в критические моменты, допустимы только в пределах абсолютно необходимых, Совет Народных Комиссаров постановляет: 1) Закрытию подлежат лишь органы прессы: а) призывающие к открытому сопротивлению или неповиновению рабочему и крестьянскому правительству; б) сеющие смуту путем явно клеветнического извращения фактов; в) призывающие к деяниям явно преступного, т. е. уголовно наказуемого характера. 2) Запрещение органов прессы, временное или постоянное, проводится лишь по постановлению Совета Народных Комиссаров. 3) Настоящее положение имеет временный характер и будет отменено особым указом по наступлению нормальных условий общественной жизни» [559] .

Развернувшаяся вскоре Гражданская война заставила, однако, на несколько лет продлить действие этого декрета и даже усилить административные меры против печатных органов других партий. Так, например, в 1918 году были временно закрыты газеты и издательства партий меньшевиков и эсеров. Но уже через несколько месяцев после окончания Гражданской войны Ленин настоял на расширении свободы слова и печати, хотя, как это ясно видно из его переписки с Г. Мясниковым, Ленин и в 1921 году выступал против свободы печати «от монархистов до анархистов». При этом Ленин ссылался на бедность РСФСР и богатство мировой буржуазии, которая сможет организовать («купить», «оплатить») более мощную пропаганду и агитацию, чем на это были способны тогда коммунисты. Ленин писал: «Буржуазия во всем мире еще сильнее нас и во много раз. Дать ей еще такое оружие, как... свободу печати, значит облегчить дело врагу... Мы ясно видим факт: "свобода печати" означает на деле немедленную покупку международной буржуазией сотни и тысячи кадетских, эсеровских и меньшевистских писателей и организацию их пропаганды, их борьбы против нас. Это факт. "Они" богаче нас и купят "силу" вдесятеро большую против нашей наличной силы. Нет. Мы этого не сделаем, мы всемирной буржуазии помогать не будем» [560] .

Поэтому с полного согласия Ленина и руководства РКП(б) цензура печати в нашей стране была сохранена, хотя и значительно ослаблена в первые годы НЭПа. В своей программной статье «Свобода книги и государство» нарком просвещения РСФСР А. В. Луначарский писал: «Цензура! Какое ужасное слово! Но для нас не менее ужасные слова: пушка, штык, тюрьма, даже государство... Но мы считаем священными штыки и пушки, самые тюрьмы и наше государство, как средство к разрушению и уничтожению всего этого. То же самое и с цензурой... Тот, кто скажет нам: необходима цензура, приостанавливающая даже великие художественные произведения, если в них таится очевидная контрреволюция, нам нужен выбор, откладывающий до 3-й и 4-й очереди несомненно нужные книги по сравнению с книгами величайшей нужды, – тот будет прав. Человек же, который скажет: долой все эти предрассудки о свободе слова, нашему коммунистическому строю соответствует государственное руководство литературой, цензура есть не ужасная черта переходного времени, а нечто присущее упорядоченной, социализированной социалистической жизни, тот, кто сделает из этого вывод, что сама критика должна превратиться в своего рода донос или в пригонку художественного произведения на примитивно революционные колодки, – тот покажет только, что под коммунистом у него, если его немножко потереть, в сущности сидит держиморда и что, сколько-нибудь подойдя к власти, он ничего другого из нее не взял, как удовольствие куражиться, самодурствовать и в особенности тащить и не пущать... Эти симптомы, конечно, есть у нас, не может и не быть – слишком мы некультурный народ. Угроза превращения сильной пролетарской власти в ее младших агентах и случайных выразителях в полицейщину имеется налицо, и надо ее всячески избегать» [561] .

Но Сталин как раз и принадлежал к тем «младшим агентам и случайным выразителям», против которых предупреждал Луначарский. Сталин ни в какой степени не продолжил той тенденции на расширение свободы слова и печати, которая наметилась в начале 20-х годов. Напротив, под прямым влиянием Сталина уже с середины 20-х годов гласность в нашей стране непрерывно ограничивалась, в том числе и при обсуждении чисто партийных вопросов или проблем и перспектив социалистического строительства. Свободно высказывать свои мнения не могли не только «монархисты» или «анархисты», но и крупнейшие деятели самой коммунистической партии. Когда в 30-е годы Сталин добился единоличной власти, то он довел до небывалых масштабов и свой личный контроль над всеми источниками информации в нашей стране. Граждане нашей страны и члены партии не получали никакой другой информации, кроме той, которая была разрешена Сталиным и его помощниками. Ни один кинофильм не мог выйти на экраны страны, прежде чем этот фильм не будет просмотрен лично Сталиным. Идея пролетарской монополии на печать, которую Ленин предлагал исключительно как временную меру, была извращена Сталиным. Наша печать оказалась закрытой не только для враждебной критики и очернительства, но и для честной партийной критики тех извращений в политической, хозяйственной и культурной жизни, которых было так много в годы культа личности.